– Какого черта вы здесь делаете? – Паук каким-то образом просек, что орать надо на Старого, тогда как я служу не более чем передвижной коновязью. – Вам сказано работать на ветряке. Мы говорили вам, тупицам, не…

– Я иду по следу человека, – спокойно перебил Густав.

– Что?

– Ты спросил, какого черта я здесь делаю. Вот тебе ответ.

Паук заломил поля своей пропитанной потом шляпы «Босс прерии».

– А ну, повтори!

Старый показал на то место, где несколько минут назад спрыгнул с лошади.

– Вон там кто-то разорил гнездо куропатки. Думаю, искал яйца или птенцов. И кстати, забавно: кто бы это ни был, лошади у него, похоже, нету.

– Пеший?

– Верно.

– Эй, – решил вставить слово и я, – по-твоему, это может быть?..

Паук, не оценив моего вклада, рыкнул:

– Заткни пасть! – и снова повернулся к Густаву: – Этот след – как думаешь, куда он ведет?

Старый уклончиво пожал плечами:

– Чтобы узнать, надо добраться до конца.

– Ладно. – Паук внимательно осмотрелся, и вовсе не для того, чтобы насладиться закатом: он запоминал место. – Возвращайтесь к себе в барак, и никому ни слова. Откроете рот – выковыряю у вас глаза и съем, как пару вареных яиц. Поняли меня?

Мой братец рассеянно почесал за ухом, словно пытаясь вспомнить, где оставил трубку.

– Вас поняли, – наконец ответил он.

Паук ехал прямо за нами до самого барака. От его близости за спиной мне было немного не по себе. Однако мы добрались до кораля, так и не получив пулю в спину. В отличие от нас, Паук не стал расседлывать лошадь, а отправился искать своего брата и Будро, а потом они все вместе поскакали на пастбище.

– Думаешь, это Голодный Боб? – спросил я, глядя на облако пыли, поднятое их лошадьми.

Старый не ответил.

– Наверняка за его голову назначена награда. Причем большая. Долларов пятьсот… а то и тысяча.

Ответа снова не последовало.

– Думаю, Макферсоны это и задумали, – продолжал я. – Хотят вырвать награду прямиком у нас из рук, а ведь именно мы…

– Мы? – прервал молчание брат.

– Ну ладно, ты. Но дело в том…

– Нет никакого дела. Нет, пока мы не выяснили факты. А теперь помолчи. Я думаю.

Я замолчал – и Густав тоже. За остаток вечера он нарушал тишину лишь в те моменты, когда чиркал спичкой, чтобы раскурить трубку. Ему-то, конечно, молчание давалось легко, для меня же это была пытка. С десяток раз меня подмывало разболтать остальным о нашей находке, но уж очень не хотелось, чтобы мои глаза оказались в зубах у Паука, и я ограничился разговорами о картах и бычках.

На следующий день Ули дал мне новую тему для разговоров. Поступили новые распоряжения: никаких больше ветряков – мы вместе с остальными должны были таврить телят.

– Похоже, тебя не хотят пускать на пастбище, где ты можешь снова заметить след, – предположил я, когда мы с братом разжигали костер для клеймения.

– Или не хотят, чтобы я заметил, что там больше нет ничьих следов, – добавил Густав.

– Что? Думаешь, они уже кого-то поймали?

Братец лишь пожал плечами.

– Что ж, если и поймали, то, черт возьми, уж точно не Голодного Боба, – заметил я.

Старый оторвался от костра и уставился на меня, приподняв бровь.

– Если бы Макферсоны словили Боба, им пришлось бы сразу везти его в Майлз-Сити, – объяснил я. – Да они бы и до сих пор там торчали, продувая денежки на вино, женщин и песни… или, скорее, на виски, шлюх и снова на виски.

Густав нахмурил брови и скривился, будто отведал подгорелого пирога с уксусом. Его гримаса говорила: не вполне уверен, что смогу это проглотить.

– Может, и так, – протянул он, и другого ответа я так и не дождался.

Всю следующую неделю мы клеймили телят и коров, так что начало казаться, будто в мире нет ничего, кроме коровьих задниц. Но когда мы наконец получили передышку, меня она не обрадовала. Около полудня пелена черных туч закрыла солнце, словно каменной стеной. Послышался далекий раскат грома, и волоски у меня на загривке встали дыбом – говорю буквально, а не просто для красного словца. Молнии сверкали еще далеко, но воздух вокруг уже потрескивал от электричества. Повсюду замелькали зеленоватые искорки, а уши лошадок и рога быков засветились, будто лампы.