– Ханжин пошлет…

– Ханжин следователь, Бобров, а ты – прокурор. Он тебя по званию послать не может, понимаешь?

– Понимаю. – Он поднялся, но мешкал выходить. – Ольга Феликсовна, а если Вера права?

– Если Вера права, то ты докажешь то же самое, что и она. – Об этом прокурор вряд ли подумал. – У вас одна цель, Марк, найти правду. Иди давай, Бобров, грызи землю.

– Хорошо, Ольга Феликсовна…

– И со мной сразу свяжись, если что-то отроешь.

– Понял.

– И не смей никому взболтнуть, что я тебе помогаю.

– Понял, Ольга Феликсовна, спасибо. До свидания.

Бобров откланялся, и Ольга позволила себе уронить голову. Воспаленные бессонной ночью глаза саднило, но стоило их прикрыть, как тотчас перед ними вставал образ изувеченной души гражданки Ушаковой. Сил о ней думать у Ольги уже не было, так что было решено вернуться к этому делу, когда Бобров достанет хоть какие-то стоящие улики. Судья плотно зажмурилась, по темноте поплыли пятна. Мысленно сфокусировав внимание, Ольга позвала своего секретаря:

– Настя, что еще сегодня?

– На три часа предварительное слушание по делу об убийстве Мироновой. – Бржезинская едва удержалась, чтобы не сматериться: любили ей глухарей спихивать, суди, мол, Оленька, если не ты, то никто. Ну, никто, так никто.

– Переноси.

– На какое число, Ольга Феликсовна?

– После Нового года. И уведоми стороны.

– Будет сделано. – Настя еще училась на курсах, но уже была одной из лучших студенток. Ольга не сомневалась, что когда-нибудь ее секретарь еще задаст жару тому же Боброву. – Что-то еще?

– Если кто-то будет искать – меня нет. – Судья обессиленно стягивала с себя мантию. – Говори всем, что я дома, болею.

– И Константину Григорьевичу тоже?

– Константину Григорьевичу можешь сказать, что я умерла. – За последний месяц присутствие Меншикова в этом кабинете стало настолько чрезмерным, что Ольга невольно начала его избегать.

– Перенаправлять вам звонки?

– Нет. – Ольга поднялась с кресла и позволила шубе умоститься на свои плечи. – Если только Кожемяко звонить будет.

– Как скажете. – Ольга вышла из своего кабинета, и голос секретаря резко срезонировал внутри и снаружи ее головы.

– Портируй ко мне все, что на столе лежит. – Бржезинская настолько устала, что не имела сил нести в руках даже свою сумку.

Своды Гумешевского рудника, закрытого для штизелей1 под предлогом риска обвала, отзывались шагам верховной судьи глухим эхом. За ту половину века, что в этих штольнях обживалось правительство Союза, Медная гора совсем не утратила свою холодную пугающую загадочность: то тут, то там в малахитовых узорах чудился чей-то тяжелый строгий взгляд, от ощущения которого многим становилось не по себе. Ее саму незримое присутствие «хозяйки» всегда воодушевляло. Гора следила за порядком в делах и мыслях колдунов, порядку служила и Ольга.

Хаптай-Агдун тоже следил за порядком глазами мадам де Руа, но в школе все было «по-маленькому». Наказания директрисы, которые тогда казались кошмаром, были детским лепетом по сравнению с тем, что можно было получить за нарушение порядка здесь. За воровство здесь. За превышение полномочий здесь. В Медной горе все было по-взрослому, по-настоящему.

Суровость наказания соотносилась с тяжестью преступления, а Ольга и высшая справедливость наконец-то воевали на одной стороне.

На остром крае битого окна красной тряпкой болтался советский плакат. Магия толкнула ржавые двери нерабочей администрации рудника, они распахнулись, приглашая в грязную зиму окраины Екатеринбурга. Из-под смешанного с песком снега опасливо выглядывал прилипший к асфальту лед. Стараясь не изгваздать замшевые сапоги, Ольга безболезненно преодолела этот зимний пляж и вышла на чистый переход.