Прямо идти тоже смысла не имеет. Себя забудешь – кому нужен будешь? Сам себе не нужен станешь. На ярмарке Добр видал один раз такого себя непомнящего. Страшно. Он сидел, побирался. Точнее, не он сам. Его посадил один мужик, миску перед ним поставил и ушел. А тот сидит, глаза навыкате, слюна на рубаху дырявую пожухлую капает, пятно мокрое под ним расплывается, рукой, а не рукавом утирается. Что-то сам себе лопочет на своем каком-то языке непонятном, пальцами в прохожих тычет, баб близко подошедших за подолы дергает. Ужас. Добр как такого безмозглого вспомнил, как себя на его месте представил, так ему сразу по прямой дороженьке идти-то и расхотелось.

Оставалась только по правой топать. Там обещали головы лишить. Оно, конечно, тоже невесело, зато сразу и не мучаясь с лопатой в дерьме или на ярмарке с плошкой. Да и батька его с рогатиной хорошо натаскал охотиться. Это посмотрим, кто кого головы-то лишит. Батька его с такой рогатиной в одиночку на медведя ходил и все умение свое сыну передал.

– Двум смертям за одним не прийти, – махнул Добр рукой и отправился по правой дорожке.

Дорога та делала петлю вокруг леса, и Добр решил сойти с дороги и пойти по тропинке, в попытке срезать путь. В лесу было хорошо. Птички поют, ветер кронами деревьев шуршит, птички с ветки на веточку сигают. Лепота. Вот только в этой лепоте главное не пропустить того, кто тебе голову снесет. Не просто же так написано, что головы можешь лишиться. Идет Добр по сторонам зыркает, готовый чуть что щитом прикрыться, да рогатину вперед выставить. Он не отец, конечно, но с медведем как-нибудь да сдюжит. Только боялся парень не медведя. Мишки они в каждом лесу водятся, да только дорожных камней про них не ставят.

Долго так шел Добр и видит картину странную. На ветке сидит не то птица, не то баба. Смотришь на голову – вроде женская, а все остальное птичье. Пожалел парень, что лук со стрелами не прихватил. Рогатиной-то по птице не сподручно. Что ждать от этого существа, хлопец не знает, то ли про него на камне писано, то ли не про него. А кто знает? Те, кто голову буйную тут сложил? Так они уже не расскажут. И тут назревает вопрос: если те, кто сложил голову, об этом не расскажут, то кто надпись на камне сделал?

– Здравствуйте, – инстинктивно произнес Добр и встал перед птицей. Он не знал, что делать, и поэтому ждал первого хода от этого странного существа. Птица же, не замечавшая до сих пор прохожего, обратила на него внимание. Глаза существа сузились, а клюв чуть приоткрылся, и на просторы леса потекла очаровательная мелодия без слов. Она была чем-то странным, доселе неслышанным для Добра жанром. Совмещала в себе одновременно и птичье пение, и человеческое, но без четких слов. Улюлю, аля-ля и так далее. Песня была настолько очаровательной, что Добр заслушался. Он стоял и слушал пение, а ноги тяжелели и даже подламывались. И понятно, человек перенес тяжелую травму, прошел долгую дорогу, конечно же, устал. От таких мыслей путнику стало жалко себя, и он решил присесть. Но сидеть-то лучше опершись на дерево? Руки сняли со спины щит, положили на траву рядом, потом положили рядом рогатину. На душе стало хорошо и спокойно.

– И зачем куда-то идти, если тут так хорошо? – подумал Добр. – Сиди спокойно, слушай райское пение. Захочешь есть? Можно поохотиться. Дождь пойдет? Построю шалаш…

– Есть, сынок, в лесах наших птица такая, Сирином величают, – всплыла в памяти одна из баек отца. – И не птица это вовсе, а существо с телом птицы, а головой бабской. Сирин его зовут. Поет это существо великолепно, но вот в чем беда: кто слушает её, засыпает, даже не желая. Говорят, голоногие за морем таких птиц сиренами величают. Сама по себе это существо не страшно. Ну кому ещё мешал хороший сон? Да вот только рядом с ней всегда опасный и умный хищник ошивается. Только человек уснет под песню Сирина, так зверь его цап и скушает.