– Я в порядке. Просто, ну, знаешь, навалилось все.

– Что – все? – уточнил папа, испытующе вглядываясь в лицо дочери.

– Обычная ерунда. – Джоанна старалась не выдать голосом своих эмоций. – Ничего особенного. В этом году каждый из моих одноклассников переживает из-за учебы, ты же знаешь.

– Дорогая…

– Пап, хватит спрашивать. У меня правда все хорошо! – Слова прозвучали раздраженно, и Джоанна замолчала, не желая спорить и не желая выдумывать новую ложь.

В повисшей тишине особенно громко дребезжали от ветра окна. Вздоха отца было почти не слышно из-за шума.

Через арочный проем кухни открытой планировки Джоанна бросила взгляд на фотографии, висевшие на стене в гостиной. Свои с отцом, детские. Мамины. На ту, где они втроем гуляли по парку, а родители держали тогда еще совсем маленькую дочь за руки. В детстве Джоанна часами рассматривала изображения, пытаясь сопоставить свои черты с мамиными, хотя всегда больше походила на папу. Казалась скорее китаянкой, чем европейкой.

– Ты очень напоминаешь мне ее, – проронил отец, проследив за взглядом дочери. – С каждым днем все больше и больше. Она бы так гордилась тобой.

В груди снова стало тесно от привычной боли. Некоторые вещи о матери просто не хотелось знать. Она умерла, когда Джоанна была еще маленькой, и это всегда было фактом, усвоенным еще до того, как она научилась писать или читать. Непреложной истиной. Незыблемой основой существования.

– Бабушка никогда не говорит о ней, – еще раз попыталась закинуть удочку Джоанна. – Вообще никогда. Тебе не кажется это странным?

Несколько мгновений отец молчал, не сводя глаз с фотографий, после чего проронил:

– Я тоже очень долго этого не понимал. Но… они не всегда ладили. И поссорились незадолго до смерти твоей мамы. Думаю, Дороти чувствовала себя виноватой и каким-то странным образом считала себя отчасти ответственной за ее гибель. – Он снял рукавицы-прихватки, подаренные женой: все предметы темного цвета в доме приобретала она. Папа предпочитал яркие оттенки. – Мне кажется, ужин – большой шаг вперед для твоей бабушки. – Его глаза за линзами очков наполнились слезами.

Джоанна поняла, что он хотел бы посетить семейное собрание. Хотел увидеться с Хантами завтра. Хотел почтить память жены в годовщину ее смерти вместе со всеми родными. И потому обреченно спросила, глубоко вздохнув и приняв неизбежное:

– Мы оба приглашены и пойдем вдвоем?

Если на ужине будет присутствовать папа, Ханты не смогут поднять тему монстров.

– Конечно, – заверил он. – Это же семейное собрание.

– Семейное собрание, – эхом повторила Джоанна. Встреча не с монстрами, а с мамиными родными. – Точно.

А после ужина они с отцом сразу направятся домой и вернутся к совершенно нормальным будням. Не смогут же Ханты затянуть ее в мир монстров против воли?

Утро стояло жаркое, но путь до Холланд-Хауса пролегал в колышущейся тени деревьев, которая дарила прохладу. До слуха уже доносились звуки из парка: смех детей, крики павлинов, громкие голоса экскурсоводов.

Джоанна вышла на роскошную лужайку. Еще не наступил полдень, но территорию музея уже до отказа наполняли посетители. Видимо, у всех разом возникла гениальная идея воспользоваться хорошей погодой, чтобы провести время на природе. Сотрудники в исторических костюмах указывали туристам путь к лабиринту. Дети плескались на мелководье в пруду.

Утреннее солнце отражалось в окнах Холланд-Хауса, который высился за лужайкой. Величественное здание всегда смотрелось чудесно, но в это время суток – особенно. Фасад из красного кирпича так и светился.

Внезапно Джоанна почувствовала необъяснимый приступ горя. Она вспомнила, что в прошлый раз музей выглядел совершенно иначе.