У живописцев он прекрасней
Не видел женщин никогда.
Так разгорается звезда,
И месяц в ночь восходит ясный.
Секс-идеал, что Жене мил,
Ленской Онегину вручил.
XX
Читатель, мой язык корявый
Ее ль поможет описать?
Смешон я, как певец картавый,
И страшно рот свой открывать.
Однако, все ж хочу добавить,
Что и художник мог оставить
Мечту создать ее портрет.
(Не потому, что красок нет,
А потому, что, верно, руки
Его б дрожали. Восхищен
Настолько ею был бы он,
Что, впав в экстаз, томился б в муке.)
Любой прозаик – верный друг
Поэту – тяжких этих мук
XXI
(Как творческих, так и любовных)
Едва ли смог бы избежать,
И почерком не хвастал б ровным,
И мыслей строй перевирать
Вдруг стал бы в сильном возбужденье.
Волнуясь, своего стремления
Прекрасный облик передать
Не воплотил бы. Нашу мать
Клянуть бы стал писатель-дядя,
Поняв, что женский идеал
К его таланту не пристал,
А муза вдруг, подобно бл…ди,
Ушла к другому, и чуть свет
С земли иль с неба шлет привет…
XXII
Опять куда-то отвлекаюсь!
Прости, читатель дорогой!
Кондовый я поэт, и маюсь
Как графоман стихов туфтой.
Но я весь облик ее внешний
Вам опишу, друзья, конечно.
Хотя и кратко опишу,
Но с толком, так как не спешу:
Высокий рост, длиннющи ноги,
Ярко-зеленые глаза,
Довольно светлые власа,
И талия тонка… О, Боги!
Лишь вы достойны рядом стать,
А нам, плебеям, созерцать
XXIII
Издалека и без стремленья
В избранники попасть, и слыть
Лохами. Наше поколение
Скрывало все, что можно скрыть.
Короче: «О, какая телка!» —
Сказал чиновник бы вам (с толком),
Когда б ее увидел вдруг.
«О, жизни ты моей недуг,
О, бриллиант многокаратный», —
Сказал бы подхалим-поэт.
«О, это лучше, чем обед», —
Так оценил б обжора знатный.
А бизнесмен б крутой сказал:
«Я бы за это дело дал
XXIV
Ей тысяч восемь – десять баксов».
Читатель, я уже устал!
Ты понял, что она прекрасна?
Перенесемся ж снова в зал.
Короче, Женя, страстью скован,
Застыл как в сказке околдован.
В нее он вперил алчный взгляд,
А сердце било как в набат,
В груди стучало. Кровь кипела.
Он ею как юнец сражен,
Стал робок, неуклюж, смешон —
Она мужчину в нем задела.
Промямлил шепотом «Привет»,
Готовясь слушать смех в ответ.
XXV
Она же с кресла быстро встала,
Вплотную к Жене подошла,
Ладошку легкую подала,
И «Здравствуй, друг» произнесла.
Потом сказала тихо «Ольга» —
«Евгений», – вымолвил он только,
И нежно ручку ей пожал.
Тут Ленский Оленьку позвал
Из кухни, вмиг она уходит.
Онегин в кресло тут же – бух!..
В глазах как будто свет потух.
«Вот это да! Она же сводит
Меня с ума!» А поточней
Я формулировать о ней
XXVI
Евгения не буду мысли.
Какого дьявола? Она,
Зазнобою в душе зависнув,
Все ж друга лучшего жена.
Он должен взять себя здесь в руки!
Ну взял! Из кухни слышит звуки —
Супруги катят пред собой
Высокий, длинный, раздвижной,
Загруженный весь белый столик.
На верхнем ярусе – икра,
Колбаски, зелень (на ура!),
А ниже (не могу без колик
В желудке это описать) —
Шампанского бутылок пять
XXVII
В тазу изысканно-красивом,
Во льду (Прекрасно!). Прямо в рот
Без всякого аперитива
Готов к приему бутерброд
Двойной с икрой иль с сервелатом.
Стоят бокалы стройно рядом.
Подвинут кожаный диван
Хозяину под мощный стан.
Два кресла потеснились справа.
В одно – сажает он жену,
В другое (ближе что к окну) —
Онегина. «Ну что ты, право,
Какой-то грустный и хмурной,
Какой-то, в общем, сам не свой?
XXVIII
Не нравится тебе подарок?
Все это только для тебя!» —
«Брат, нравится… Но столько бабок!» —
«Онегин, не терзай себя!
Расслабься. Водка в морозилке,
Балык не хочешь – так я кильку
Могу к столу сейчас подать?» —
«Дедам нигде не пропадать.
Я съем и выпью все, что хочешь,
Так что давай-ка наливай,
А то расселся точно бай
И нервы другу всласть щекочешь,