«Многоуважаемая Любовь Яковлевна,
сегодня вечером (поздним) группа, прежде именовавшаяся “Лукоморье”, пришлет в “Слово” письмо в редакцию о том, что долее продолжать свою деятельность в стенах Театрального клуба она не считает возможным.
Группа будет, однако, продолжать свои спектакли в своем собственном помещении, каковое уже найдено. Найдены и средства для поддержания этого дела.
Своевременно буду сообщать Вам всякие подробности о дальнейших шагах группы.
Группа образует “Общество интимного театра”. Ближайшая задача: создание художественного балагана.
Освобожденный от чада Игорного Дома, каким является Театральный клуб, Балаган наш может процветать только в атмосфере, не зараженной отрыжками (простите столь вульгарное выражение!) клубменов.
Вот увидите – группа создаст такой уголок, где найдет себе отдых петербургский культурный зритель. Жму руку.
Уважающий Вас Вс. Мейерхольд».
В. Э. Мейерхольд
Дружба А. Н. Толстого и В. Э. Мейерхольда основывалась на общем стремлении создать новый театр. В расчете на постановку режиссером-новатором писателем было создано несколько пьес. Напечатать автору удалось только одну пьесу – «Дочь колдуна и заколдованный королевич». При ее публикации (в № 6 за 1909 год «Журнала театра литературно-художественного общества») было дано примечание: «Одна из пьес театрального кабаре “Лукоморье”, приготовленная к постановке В. Э. Мейерхольдом». Ее представление, к сожалению, не состоялось. О сложившихся между писателем и режиссером отношениях красноречиво говорит следующий факт. После того как 9 декабря 1909 года в Московском художественном театре состоялась премьера спектакля по комедии И. С. Тургенева «Месяц в деревне» в оформлении М. В. Добужинского, В. Э. Мейерхольд и А. Н. Толстой, а также еще несколько единомышленников направили оформителю телеграмму: «Приветствуем первую в театре Станиславского постановку подлинного художника. Товарищи петербуржцы Головин, Мейерхольд, Лукомский, Шервашидзе, Толстой».
«Академия поэтов»
Алексей Николаевич решил – буду писателем, а не инженером. Пробует себя в различных областях литературного творчества: пишет стихи, пьесы, сказки. Так увлечен работой, что порой забывает об общении с близкими. Получив обиженное письмо от А. А. Бострома, ответил (в конце 1908 года):
«Милый папочка.
Я очень огорчился, получив твое письмо. Я не хочу подыскивать себе оправданий: после твоего письма я понял, что ты должен был на меня обидеться, но твое заключение, что ты для меня ничто – неправда.
Работа отнимает у меня столько сил и так заставляет сосредоточиваться в себе, что я часто делаю вещи обидные, не желая обидеть…
Ужасно трудно соединить и жизнь и работу (литературную), одно из другой всё время вышибает, и ходишь иногда как слепой…
А. Толстой».
А через четыре месяца, в апреле 1909 года, сообщил отчиму:
«Мои дела идут так блестяще, честное слово, что даже удивлен немножко. Принят я в “Весы”!??! Это очень и кое-что, вернее, диплом на поэта, потом в “Русской мысли” и сотрудничаю в “Журнале для всех” и новой газете “Луч света”. Сказки же – нарасхват; уж и зазнался же я, Боже мой, подступиться нельзя, когда совершаю утреннюю прогулку, даже извозчики не смеют ко мне приступиться.
В литературных и художественных кружках носятся со мной. Вообще ты можешь, будучи в обществе и глаз прищурив, сказать: а читали вы Толстого? Конечно, засмеются и ответят: кто же не читал “Войны и мира”? Тогда ты, возмущенный, скажешь: да нет, Алексея! – Ах, извините, ответят тебе, вы говорите о “Князе Серебряном”? Тогда, выведенный из себя, ты воскликнешь: ах вы, неучи! моего сына, Толстого, совсем младшего? И все будут посрамлены, ибо никто меня не читал.