Я потянулась за чашкой с кофе, уже третьей за день, и слишком сильно ее толкнула. Кофе разлился по столу, намочив журнал о сноубординге, коричневая жидкость смешалась с кремом для загара. Взгляд Гогена метнулся туда, он чуть раздраженно вздохнул, и в этот момент я, собрав все силы, ударила его ноутбуком по черепу. Он повалился назад, все еще в сознании, и я ударила его снова, прямо по лбу, и опять, по переносице между глаз. Пластиковый корпус треснул, дисплей почернел, и я треснула Гогена еще раз, чтобы уж наверняка, задушив в себе рвавшийся крик, подавившись собственным дыханием, сглотнув звериное рычание в глотке. Он рухнул на диван, кровь заливала ему глаза, а я схватила ноутбук и рванулась в другой конец комнаты, хрипло и торопливо дыша. Я открыла ящики под раковиной: два с полочками были намертво привинчены, но оставался еще один побольше, где когда-то стояло кухонное ведро или емкости с отбеливателем. Я свернулась калачиком, голова к коленям, руки к голеням, сжав тело так, что стало трудно дышать – меньше кошки, меньше паука, – прикрыла дверцу кончиками пальцев и стала ждать в темноте.

Мое дыхание вызывало ураганы, пробуждало медведей от долгой спячки.

Пульс терзал планету землетрясениями, кожа плавила металл.

Я закрыла глаза и дышала, дышала, дышала.

Вращались небесные сферы и рушились горы, а я дышала.

Тишина во всем цехе.

Открывается дверь. Каким одиноким показался этот звук, когда я не смогла увидеть толкнувшего ее человека.

Крики, топанье ног по бетону.

Босс, босс, помогите, помогите!

Еще шаги, еще люди.

Суматоха среди суетящихся людей. Стоны Гогена, шарканье ног, грохот где-то наверху, аптечку первой помощи вынимают из ящика над неиспользующейся раковиной, движущиеся ноги в тонкой полоске света, пробивающейся сквозь дверь шкафчика.

Босс, что случилось, что случилось?

Шаги по полу, надо мной, прямо надо мной, открываются краны.

Голос Гогена, слишком слабый, чтобы расслышать, что он говорит.

Рождаются цивилизации и гибнут галактики, но прошло ли достаточно времени?

Редкие капли на моем правом плече, подтекающая труба из раковины наверху. Я чувствую, как каждая капелька стекает по коже, словно первая река по высохшим камням. Кран закрывается.

Открывается ящик рядом со мной. Я задерживаю дыхание и жду, что кто-то тоже его задержит, но нет. Они вытаскивают какую-то ткань, возможно, салфетки или кухонные полотенца, чтобы перевязать окровавленную голову босса.

– Что случилось? – спрашивает женщина, бравшая у меня отпечатки пальцев.

– Не знаю, – отвечает Гоген, а затем, о это благословенное «затем», произносит священные слова, в звуках которых рождаются богини: – Не помню.

Я чувствую, как на глазах у меня выступают слезы, и меня всю трясет. Я с силой впиваюсь зубами в запястье, чтобы подавить стон или вскрик, помни, помни, песок у меня под ногами, солнце над головой, линии на коже, я теперь, я Хоуп, дыхание, надежды, теперь и…

Слова отлетают от меня.

Я сдвигаю сознание в пальцы ног.

Я – мои пальцы ног.

От этого усилия у меня болит голова, но дрожь унимается.

Деревья растут, возводятся пирамиды, цветы сохнут и вянут на корню, вдовы Ашшура громко стенают.

Я – дерево шкафа, что давит мне на спину.

Я – тьма.

В окружающей меня комнате люди пытаются понять смысл происшедшего.

Видят на столе бриллианты, покрытые липкой грязью.

Видят кровь на полу.

Мне интересно, какую ложь они придумывают, чтобы оправдать эту картину?

Чемодан на столе, женская одежда. Они явно нашли багаж воровки, но не саму воровку. Да, теперь они сосредотачиваются, они вспоминают, что встречали приземлявшийся самолет, но место рядом с Гогеном оказалось пустым, птичка упорхнула. Они помнят, как ехали по улицам города, обыскивали багаж воровки и обнаружили бриллианты.