«Они сумасшедшие», – думал Аль, наблюдая, как такийцы выстраиваются в очередь к чаше, как предвкушающе блестят их глаза.

Точно сумасшедшие. И ведь по полной набирают.

Ему в руки сунули кружку, и Аль на негнущихся поплелся к чаше.

Тост был неплох, и его следовало поддержать. Огонь, например, был схож с человеческим телом лишь теплом, вода же являлась его частью.

– За жизнь. – Аль черпнул кружкой, поднял, потряс, сбивая капли, и храбро – проклиная свое согласие прийти на праздник – поднес к губам. От первого же глотка перехватило дыхание, обожгло гортань, выбило слезы из глаз. Аль закашлялся. Нет, вода была соленой, но в четверть меньше, чем та, которую он пил из бутылки ночью, а еще она была крепкой, словно в нее влили приличное количество огневухи.

– Держи, брат. – Цыбаки протянул ему сочный плод.

Аль впился зубами в фрукт, стремясь погасить бушующий внутри огонь. Это что же такое они пьют?!

– Вода с родины, да? – спросил с сарказмом, когда смог нормально дышать.

– Так иначе ее пить невозможно, гадость же, – не стал отрицать очевидного Цыбаки.

И Аль ощутил острое желание ухватить лживого такийца за шею, да притопить в чаше – это сколько же выпивки они приготовили?! Неужели собираются за вечер осилить?

– Ты говорил, что ночью лишь воду тащили? – сузил глаза Аль. Внутри раздраженно всколыхнулся огонь.

– И не врал, – насупился Цыбаки. – Выпивку мы с собой принесли, когда заселялись. Знали, что потом достать будет непросто, вот и подготовились.

– Вас же обы… проверяли, – недоверчиво вскинул брови Аль.

– Плохо искали, – ухмыльнулся Цыбаки, подмигнул, указывая на кружку. – Ты до конца пей, а то плохая примета воду ульхов оставлять. Еще обидятся.

Обиженный ульх – страшная угроза. Аль с сомнением посмотрел в кружку. Вода в ней была обманчиво привычной. Он выдохнул, задержал дыхание и влил в себя остаток. Горло полыхнуло, а потом в желудок точно углей насыпали. Аль зашипел, ловя воздух ртом. И как Второй с ними пьет?

– Закусывай, а то с непривычки поведет.

Аль поспешно запихнул в рот сочный плод рамтаны. В голове действительно зашумело, и Аль испугался, что до комнаты он сегодня не дойдет. Вот позорище будет, если свалится под каким-нибудь кустом.

– Ты молодец, – искренне улыбнулся Цыбаки, – вот я всем говорю, Шестой – свой парень на палубе.

И его в который раз похлопали по плечу. Потом обняли и повели знакомить с такийцами. В принципе Аль знал их всех – Третий поделился досье, – но без возражений хлопал по ладоням, улыбался и кивал. Огонь из желудка расползался по венам, отдаваясь в голове странной смесью расслабленности, доверия и веселья.

Такийцы подходили к чаше по второму, третьему разу. Голоса становились все громче, смех вспыхивал то там, то тут, перерастая в гогот. Кто первый запел, Аль не понял. Песню тут же подхватили, выстраиваясь в круг: руки на плечах, ноги притоптывают в такт. Зазвучали аккорды – кто-то взял в руки струнный инструмент, следом вступили барабаны, и народ активнее пошел по кругу.

Аля втащили в линию. Слов песни Шестой не знал, а потому повторял нехитрый ритм движений, затем начал подпевать. Такийцы душевно, со всей отдачей пели о море, волнах, свободе, парусах, силе бури и, конечно, о любви.

Временами кто-то не выдерживал – по двое, по трое врывались в круг безудержным танцем, высоко выбрасывая ноги, подпрыгивая и кружась волчком.

– А ты все-таки давай на учебу к нам, – проговорил Цыбаки, когда они отдыхали. – Вот у тебя с водой как?

– По-разному, – ушел от прямого ответа Аль.

Такиец понимающе ухмыльнулся. От него дико пахло алкоголем – кружек пять, не меньше, подсчитал Аль, – но он все еще твердо стоял на ногах.