Я абсолютно другая. Думаю, порой я слишком мягка. Боюсь, существует день, в котором мои принципы не дадут мне выжить в этом ужасно людном мире, а ведь я им не изменю. Не замечая, ты переворачиваешь мою жизнь вверх дном, когда просто задаешь очередной вопрос или говоришь «нет». Я сама никогда не ожидаю подобного действия и не подозреваю, что так ведома тобой.

Будучи одиночкой, ты можешь не знать «что» ранит человека глубоко верующего своей второй половинке. Однажды, я, в сотый раз, убеждая тебя в истинности верований, одержала поражение состоянием в несколько слов: «Ты уверена, что это именно он? И кроме того, я никогда его в глаза не видела! Ты прячешь его, не хочешь знакомить со мной? Подожди… он вообще существует?». Будучи запутанной временем до смерти, ты, не осознавая кинула меня в эту бездну. Я раньше считала, что не существует ситуаций и слов, которые способны раздавить мою веру в него, но я так грубо ошиблась, я была слишком спокойна и уверена, а, следовательно, уязвима…

Как это случилось? Что я потеряла его. Я не знаю. Кто в этом виноват, мне не определить. Я потеряла его из виду… раз и навсегда.

Так случается, что мир рушится, когда, казалось бы, он в твоей власти, в твоих руках; так случается, что этот твой мир рушится прямо в твоих же ладонях, словно именно ты его убиваешь.

Теперь, когда ты говоришь, что я сравнима лишь с волчицей, которая оберегает свое потомство, я задумываюсь над очень многими вопросами, о которых лучше бы помалкивать, поэтому… не должны ли наши пути разойтись, онни?

– Нашей неоспоримой целью становится лишь то, что в недостатке: будь это пустой кошелек, будь это безответная любовь, будь это скучная, без боли, жизнь, и мы обязательно все это настигнем; будем идти, пока, в конце концов, сами себя не погубим. Мы весь этот недостаток переполним с избытком, а потом нам это надоест, наскучит, но окажется, что время прошло, окажется, что неудовлетворенность все равно осталась. А затем… наше сумасшествие выйдет за край. Вскоре от этого, возможно, мы умрем либо нас убьют то ли из-за безрассудности ко всем и всему, то ли о того, что нам не захочется больше оставаться в этом мире.

– Кто ты? – спросила я.

– В таком случае, почему ты слушала меня до конца?

– Потому, что я все еще способна слушать, возможно, слышать.

– Почему не ушла?

– Ты ведь мне не дал уйти!

– Проснись. Это твой сон.

И в этот момент меня из него выкинули. Кто был владельцем этого мужского голоса, я не могу вспомнить, но, мне кажется, он мне до боли знаком.

Я ошибалась в одном, Алиса. Оказалось, мы способны обратить внимание и на то, что нам не нужно, не полезно, не интересно.

В итоге, я с легкостью могу просто все это послать к чертям собачьим и решить, что все последние апокалиптические мысли не мои. Решено. Ну, а если подумать, есть ли мне что ответить этому голосу таинственного странника из моего сна?

Я написала очередное письмо для сестры:

«Знаешь Алиса, в меня въелась страшная привычка играть фильмы наяву. Это порой меня так бесит. Я могу начать паясничать, делать вид, что замедлилось время, драматизировать на ровном месте и даже бессовестно притвориться больной в самый неподходящий момент – ведь все-таки перед моими глазами идет настоящая жизнь, а ни кинолента. Ты виновата. Ты эгоист чистой воды. А я, кстати, всем эгоистам эгоист! Так и знай! Ты и знаешь. Считая, что все, как и ты, не любят показывать боль, обнародовать свои слабые места, ты игнорировала мои пороки и приступы. Но я хотела бы, чтобы ты о них иногда прямо говорила, но этого не происходило никогда. Дабы не навредить, ты оступилась в положениях вещей и сделала неправильный выбор «лучшего и истинного пути моего выздоровления». Ты всегда, судя по себе, ошибаешься в способах помощи. Я стала играть в кино, выдавливать боль на лоб, чтобы ты, наконец, заговорила о ней. Но чем больше ты молчала, тем больше я ненавидела себя.