Воины, не выпуская поводьев из рук, выстроились в ряд вдоль дороги. Топот копыт нарастал, вскоре появились верховые, и грянуло дружное:

– Ave, Caesar! Да здравствует Кесарь!

Воспаленные от бессонницы глаза, небритая седая борода и мрачный плащ, а особенно – молчание императора произвели столь удручающее впечатление на легата, что тот от страха не вымолвил ни слова и только качнул головой в сторону носилок. Август спешился и, отдернув занавеску, увидел золоченую урну с прахом цесаревича.

– Вы его сожгли? – покосился он на легата. Тот задрожал и, заикаясь, проговорил:

– М…мой и…император, Гай Кесарь скончался в ночь перед отплытием. Мы воздали ему все подобающие почести. Т… тело было умащено благовониями. Монетка перевозчику через Стикс Харону… Путешествие заняло три недели. Мы не могли допустить м…мора на корабле. Только п…прах Гая Кесаря удалось нам довезти до Италии. Простите нас, император, что не уберегли вашего сына… – он заплакал и пал на колени.

– Поднимите его, – гневно крикнул Август и, оседлав коня, поскакал в Город. На другой день носилки с прахом цесаревича были принесены на форум, где с ростральной трибуны перед собравшимся народом Август произнес похвальную речь, в которой ни словом не упомянул о матери Гая – Юлии, сосланной дочери своей. С форума похоронная процессия, сопровождаемая многочисленными плакальщицами и унылыми мелодиями флейтистов, двинулась по Широкой дороге, к мавзолею. Август шел рядом с носилками, как и брат покойного – молодой Агриппа Постум. Жена Августа – Ливия Друзилла, женщина в летах, которая, несмотря на свой почтительный возраст, выглядела весьма моложаво, следовала за мужем в заметно приподнятом настроении духа. Рядом с нею был Тиберий Нерон, недавно вернувшийся с Родоса. Он шел, высоко закинув голову, с суровым выражением лица. От взоров городских обывателей не укрылись ни довольная улыбка матери, ни надменность сына.

– Добились своего и радуются, – шептались люди в толпе. Позади Ливии и Тиберия шла бледная вдова Гая Кесаря – юная Ливилла, поддерживаемая служанками за руки, а поодаль от нее – Германик, племянник Тиберия, с женой Агриппиной. Шестьсот сенаторов, всадники, императорские рабы и вольноотпущенники, – все в темных траурных одеяниях, – почтительно склонив головы, следовали в колонне, которая миновала сады Агриппы и приближалась к огромной гробнице, выстроенной Августом для себя и своих близких. Статуя императора венчала земляной холм, усаженный кипарисами, который был насыпан поверх круглого здания, украшенного на входе портиком с колоннами и двумя обелисками. Там, в глубокой нише, рядом с погребальными сосудами Марка Агриппы, родного отца Гая, и сестры Августа – Октавии обрел покой прах юноши.

***

После похорон Август распорядился об организации поминок и в сопровождении отряда германской стражи вернулся во дворец на Палатине, охраняемый преторианцами. Август уединился в своем кабинете и прилег на ложе, на котором имел обыкновение работать: читал письма и бумаги или писал на них ответы. Его взгляд блуждал по фрескам в виде цветочных гирлянд, украшающим стены кабинета, едва отражая тот накал борьбы, которая шла в его душе. Император измучился за последний месяц. Ни днем, ни ночью ему не давали покоя одни и те же мысли: «О, боги, почему самые достойные уходят так рано? Марцелл, Агриппа, Меценат, Луций… Теперь и Гай. Моя последняя надежда. Почему так несправедлива ко мне Фортуна? На кого я оставлю империю?! На своенравного, нелюдимого и жестокого Тиберия? Германик слишком молод и неопытен. Друз чересчур легкомыслен…»