», и все возмущались жестокостью графа, державшего дарование в крепости и не дававшего ему вольную. дошло до того, что об освобождении Василия стал хлопотать сам президент Академии художеств граф Строганов. Все это привело к тому, что в том же 1804 году Морков срочно отозвал Тропинина из столицы и отправил его подальше, в Подольскую губернию, в свое новое украинское имение Кукавку. Там молодой художник совмещал три должности – кондитера, лакея и оформителя новой церкви. В 1807 году в той же церкви он обвенчался с «вольной поселенкой» Анной Катиной. Со стороны девушки это был смелый шаг, ведь выходя замуж за крепостного, она сама обрекала себя на «крепость». Но следует признать, она сделала верный выбор: супруги прожили в полном согласии почти полвека. В 1821 году Морков привез 45-летнего художника в Москву, где он моментально стал одним из самых модных портретистов. и опять отовсюду стали раздаваться обращенные к графу призывы с требованием дать работнику культуры свободу. Но Морков держался еще целых два года и подписал вольную, лишь когда его об этом на всю страну попросили лично два авторитетнейших человека того времени – генерал и герой войны с Наполеоном, действительный тайный советник[95] Павел Алексеевич Тучков и знаменитый коллекционер Павел Петрович Свиньин[96]. Практически сразу после освобождения Василий Андреевич был избран действительным академиком Академии художеств. однако от заманчивой должности преподавателя в Академии художеств он отказался и обосновался в Москве. Покинув северную столицу, он фактически отказался от госзаказов, которые распределялись исключительно среди питерских художников. однако и частные заказы кормили его совсем не плохо. Фактически он превратился в главного московского портретиста. доходило до того, что, когда к Карлу Брюллову приходили москвичи с просьбой написать их портрет, тот с удивлением возражал: «Зачем? У вас же в Москве есть свой замечательный художник!»

Глава 2

Не до меха

Для России это был год начала Крымской войны, которую она блестяще проиграла. Формальным поводом для начала войны была защита православного населения Балкан от притеснений со стороны мусульманской Османской империи. Частично это было верно: христианское население Турции, составлявшее тогда 5,6 миллиона человек, нещадно угнеталось и постоянно взывало к русскому царю о защите. В 1852 году, когда взбунтовалась Черногория, восстание было подавлено с чрезвычайной жестокостью. Конечно, Россия не могла на это не отреагировать. Промолчать означало признать силу южного соседа, признать его право творить на своей территории все, что угодно, не обращая внимания на то, как к этому относятся другие государства. Царь Николай такого права за турецким султаном признать не мог. Значительно позже российский дипломат Константин Леонтьев[97] в журнале «Гражданин» писал об этом периоде: «Война 53-го года возгорелась не из-за политической свободы единоплеменников наших, а из-за требований преобладания самой России в пределах Турции. Наше покровительство гораздо более чем их свобода, – вот, что имелось в виду! Сам государь считал себя вправе подчинить себе султана, как монарха монарху, – а потом уже по своему усмотрению (по усмотрению России как великой православной державы) сделать для единоверцев то, что заблагорассудится нам, а не то, что они пожелают для себя сами. Вот разница – весьма, кажется, важная».

Как бы там ни было, в 1853 году Николай I ввел русские войска на территорию Молдавии и Валахии[98]. Россия бросила в бой более 700 000 солдат, и, конечно, Турция с ее 165 000 бойцов устоять против столь могучего натиска не смогла бы, если бы ее не поддержали 250 000 англичан и 310 000 французов. Великобритания, которую укрепление России очень волновало, но которая повода открыто выступить против русского царя не имела, только и ждала «русской провокации». Франция хоть и не имела особых претензий к северной империи, тем не менее Наполеон III