Десять минут спустя мы были на гребне холма Джиббет. В отдалении к реке спускалось поле Джубили – аккуратно разворачивающийся ковер изо льна настолько интенсивного цвета электрик, что Ван Гог разрыдался бы при виде его.

– Еще одно усилие, – заметила Ниалла, – и мы почти у цели.

Мы стонали и ворчали, толкали и давили горячий металл, и вдруг, как будто став невесомым, фургон начал двигаться сам по себе. Мы добрались до спуска с холма.

– Быстро! Прыгаем внутрь! – сказала Ниалла, и мы побежали вдоль фургона, набиравшего скорость и подпрыгивавшего по изрезанной колеями дороге.

Мы запрыгнули на подножку движущейся машины, и Ниалла открыла дверь. Через секунду мы повалились друг на друга на сиденье, в то время как Руперт манипулировал управлением двигателя. На полпути вниз, когда мотор наконец завелся, фургон тревожно затарахтел глушителем, перед тем как нездорово закашляться. У подножия холма Руперт тронул тормоз, и мы аккуратно выкатились на дорожку, ведущую к ферме «Голубятня».

Перегревшись от своих упражнений, «остин» фырчал и дымился, словно протекающий чайник на ферме, в сущности, забытый. По моему опыту, когда бы вы ни приехали на ферму, всегда кто-то выходит из амбара приветствовать вас, вытирая масляные руки, и кричит женщине с корзинкой яиц испечь сконы[28] и поставить чай. По меньшей мере должна быть хотя бы лающая собака.

Хотя в поле зрения не было свиней, покосившийся свинарник в ряду разваливающихся сараев весь зарос крапивой. Позади него башенкой высилась голубятня. Бадьи из-под молока в ассортименте, все ржавые, были разбросаны по двору, и одинокая наседка вяло клевала зерно, поглядывая на нас настороженным желтым глазом.

Руперт выбрался из фургона и громко хлопнул дверью.

– Ау! – окликнул он. – Есть кто-нибудь?

Ответа не было. Он прошел мимо старого чурбана для рубки дров к задней двери дома и громоподобно постучал кулаком.

– Ау! Кто-нибудь дома?

Он сложил ладони домиком, всматриваясь в запачканное сажей окно того, что некогда, вероятно, служило кладовой, затем махнул нам выходить из фургона.

– Странно, – прошептал он. – Кто-то стоит посреди комнаты. Я вижу его очертания на фоне дальнего окна. – Он еще несколько раз постучал в дверь погромче.

– Мистер Ингльби! – позвала я. – Мистер Ингльби, это я, Флавия де Люс. Я привела людей из церкви.

Повисло длительное молчание, затем мы услышали топот тяжелых ботинок по деревянному полу. Скрипнула, открываясь, дверь в темное помещение, и на пороге, моргая, показался высокий блондин в комбинезоне.

Никогда в жизни его не видела.

– Я Флавия де Люс, – сказала я, – из Букшоу. – Я помахала рукой приблизительно в том направлении, на юго-восток. – Викарий попросил меня показать этим людям дорогу на ферму «Голубятня».

Блондин вышел во двор, существенно согнувшись, чтобы пройти сквозь низкий дверной проем и не удариться головой. Он был, как описала бы Фели, «неприлично красив»: высоченный нордический бог. Когда этот светловолосый Зигфрид повернулся, чтобы аккуратно прикрыть за собой дверь, я увидела на спине его комбинезона большой выцветший красный круг.

Значит, он военнопленный.

Мои мысли сразу же метнулись к деревянному чурбану и отсутствующему топору. Он порубил Ингльби на части и сложил вместо дров в кухонную печь?

Что за нелепое предположение! Война закончилась пять лет назад, и я видела Ингльби, во всяком случае Грейс, не далее как на прошлой неделе.

Кроме того, я уже знала, что немецкие военнопленные не особенно опасны. Первый раз я их увидела во время первого похода в кинотеатр «Палас» в Хинли. Когда пленных в синих куртках в сопровождении вооруженной охраны провели в зал и рассадили, Даффи толкнула меня локтем и показала на них.