— Привет, Руслан Робертович, — с налетом веселья объявляет Маша.

— Мы знакомы? — ровно отвечает Чернышов.

— Да, — подойдя к ним, смотрю в его лицо. — Но мы опаздываем, так что послушаешь эту историю в другой раз.

Спешить нам некуда, но ссылаться на вечную нехватку времени — отличный способ набить себе цену.

Чернышов бросает пристальный взгляд на Машу, в ответ на что та смеется и спрашивает:

— Что, не узнаешь?

— Это Маша, — вторгается в наш разговор сын.

— Ясно, — откашливается Руслан.

— Сдаешься? — интересуется она.

— Без боя, — он дергает губы в сдержанной улыбке, и это делает его похожим на человека, привыкшего держать с людьми дистанцию.

Он всегда таким был. Даже в двадцать один.

— Общежитие. Комната четыреста сорок… ничего не приходит на ум? — подсказывает Маша. — Я мыла полы, а ты мимо проходил…

— Извини, — снова откашливается Руслан. — Не помню такого, но в любом случае рад снова видеть.

Мне хорошо известно, сколько девчонок вилось вокруг него в университете. Не легион, конечно, но я была знакома как минимум с двумя безнадежно в него влюбленными, так что не удивлена.

— Да и ладно, — взмахивает Маша рукой. — Зато я тебя помню. Сочувствую, — кивает на его руку. — Без рабочей правой руки в быту труба.

— Он левша, — произношу, встряхнув свою сумку.

Кожей чувствую, что это замечание было лишним.

Это личное, а я не хочу иметь дело с его «личным».

Подняв глаза, вижу, как пристально он смотрит в мои лицо.

— А, ну, тогда повезло! — резюмирует Машка.

— Охуенно повезло, — еле слышно произносит Руслан, продолжая смотреть на меня.

— Что? — переспрашивает она, не расслышав.

— Ты возьмешь его сегодня? — перебиваю ее, понимая, что лимит проведенного в его обществе времени у меня исчерпан.

Я не могу стоять и вот так с ним болтать. Это же противоестественно. Может быть, эти полгода все же пошли на пользу?

Опустив глаза, он смотрит на Мишаню и легонько чешет его за ухом, спрашивая:

— Закажем чего-нибудь поесть?

— Пиццу! — воодушевляется сын.

— Только обойдитесь без картошки фри, — прошу Чернышова.

— Как скажешь, — отвечает он, посмотрев на меня.

Тихие нотки его голоса пробираются под кожу. На секунду мне кажется, будто из воздуха выкачали кислород, так тесно мне становится в этом коридоре.

— Хочу картошку фри! — канючит Мишаня.

— Хочешь язву желудка? — смотрю на него.

— И гастрит, — обезьянничает.

Улыбаюсь, бросив взгляд на его отца.

Будто хочу разделить с ним тот факт, что этого маленького человека сделали мы.

Это происходит машинально.

Он ловит мой взгляд. Открыто и прямо.

Это смущает.

Наклонившись, я быстро целую щеку своего ребенка и на прощание бормочу:

— Никакой картошки фри…

Мы уходим, и я не спрашиваю о том, как они доберутся до дома.

В конце концов, отцу моего ребенка тридцать два, и он в состоянии решить такую тривиальную задачу.

Когда морозный воздух улицы набрасывается на мои щеки, понимаю, что испытываю облегчение, а это означает, что я сбежала.