Закрутив кран, пытаюсь отлить, но завязываю, решая вернуться позже.

Сын сидит на полу гостиной-студии перед телеком.

Взгляд, как под гипнозом, упирается на экран, худые ноги сложены по-турецки.

Пижамные штаны ему коротковаты, надо бы купить новые, но забываю. Ему самому не принципиально, поэтому мы обоюдно забили.

— Омлет будешь? — спрашиваю, проходя мимо него к холодильнику.

— Угу, — отвечает, не оборачиваясь. — Мама теперь утром мне делает блины. В форме сердечек. Так мне подарить валентинку Алине? Или лучше Еве?

Поскольку его мама у нас всегда третий пассажир, информацию о ней я получаю автоматически. Почти единственный способ легально узнать, как она живет и чем занимается. Она вколотила в наш брак столько гвоздей, что я задеваю их темечком до сих пор, так что информация о ней — это средний уровень прожарки моих мозгов, но это лучше, чем вообще нихера не знать.

Со вчерашнего дня у меня стойкое ощущение, что из рук вырвали веревку, за которую я держал болтающийся где-то там вверху воздушный шарик. И если я не поймаю ее и не намотаю на кулак, шарик улетит с концами, но, если сожму пальцы, он пизданет по мне разрядом в двести двадцать вольт. Так, что у меня рука отвалится.

Упираюсь руками в столешницу и утыкаюсь взглядом в стену.

— В чем проблема подарить обеим?

— Обеим? — изумляется сын.

— Да, и проблемы нет.

— Я хочу какой-то одной… — говорит так, будто я тугодум, раз не понимаю его логики.

— Зачем загонять себя в такой сложный выбор, Мишань? — все же пытаюсь упростить ему задачу. — Подари всем троим, и будешь в шоколаде.

— Одинаковые? — тянет скептически.

Блин.

Чтобы не возвращаться на исходные, оборачиваюсь и говорю:

— Лучше одинаковые.

— Ладно, — пожимает щуплым плечом.

Круто.

На столешнице начинает вибрировать один из моих телефонов. Это рабочий.

Глядя на дисплей, думаю, отвечать или нет.

Я пробовал устанавливать правила. Прежде всего для себя. Законом «тишины» обозначать собственные выходные дни, но в итоге приходил к выводу, что мне это не нужно. У меня нет факторов, требующих уходить в офлайн на двое суток, оставаясь недоступным для любого абонента, звонящего на этот номер.

Сегодня я верну сына домой, все остальные планы легко поддаются корректировке.

— Да? — смотрю в окно, принимая звонок.

На улице и правда метет. Подойдя ближе, всматриваюсь в проспект, который отсюда как на ладони, и не вижу на дороге снегоуборочной техники.

Зачет.

И давно этот снег идет?

— Приветствую, — слышу знакомый чиновничий голос. — Не разбудил?

— Нет. Доброе утро.

— В четвертой поликлинике проверка из министерства. Главный на нервах, может, подъедешь?

— А я тут при чем? — спрашиваю раздраженно. — Что, подъехать некому?

— Барин тебя видеть желает. Очень просит, кланяется.

— Я не могу. Занят.

— Ну, может, после обеда? Очень надо. Отблагодарит.

Втянув поглубже воздух, смотрю на часы.

Половина восьмого.

— Отблагодарит? — спрашиваю сухо.

— Ручаюсь.

— Не раньше четырех, — соглашаюсь.

— Спасибо!

Отключаюсь. Бросаю на столешницу телефон и достаю из холодильника яйца и молоко.

Вчера с Мишей закупились продуктами. Сын лихо выдрессирован на предмет прогулок по продуктовым. Нифига лишнего почти не взяли. Я и сам также выдрессирован за те годы, когда сухари без масла были на завтрак, обед и ужин. Об этом никто, кроме нас с Олей, не знал. Ни друзья, ни ее родители, ни тем более мои. Из Подмосковья заглядывать в мою жизнь им сложно до сих пор, но переезжать они наотрез отказались. Менять хер на палец не хотят.

— Ты умылся? — спрашиваю Мишу.

— Не-а.

— Иди умывайся, и будем собираться.

— Что, уже? — дуется он.

— Мне тебя к десяти нужно к бабушке отвезти, — напоминаю.