– Хорошее начало для речи. – Секретарь вновь примостился на своей скамеечке, тщательно разровнял воск на дощечке, изготовил стило.

– Да, да, я помню. Когда я воскликнул «Доколе!», сенаторы прямо-таки вздрогнули. – Цицерон провел ладонью по лицу. – Что скажет обо мне история через шестьсот лет? Я боюсь этого больше, чем пересудов современников. Как бы через эти шестьсот лет заслуги Помпея не показались выше, чем мои! – Тирон изобразил на лице крайнее недоумение. «Как можно такое подумать?!» – так и кричали его изломленные брови. – О да, я славолюбив, приятно знать свои недостатки, – извинительно улыбнулся Цицерон. – Хотелось бы еще при жизни насладиться своей скромной славой. – Он вновь взял со столика свиток. – Хочет стать плебеем! Потомок Клавдия Слепца – плебей! Вот мерзавец! – В голосе консуляра невольно прозвучало восхищение.

Выскочив из дома, Клодий скорым шагом прошелся вдоль беломраморного портика, внезапно нагнулся, подобрал кусочек угля, упавший из корзины углежога, и размашисто написал на колонне:

«Цицерон – тупица!»

Отступил на шаг. Полюбовался. Перешел к другой колонне и на ней тоже оставил граффити:

«Цицерон – убийца римских граждан!»

Клиенты переглянулись.

Клодий отряхнул руки от угольной пыли и рассмеялся. Хорошее настроение к нему вернулось.

– Место здесь удачное. Красс знал, где строить. Но если присоединить соседний участок, можно выстроить большой дом с перистилем, а в портиках сделать комнаты. Как ты думаешь, Гай?

– На какие деньги? Говорят, Цицерон заплатил Крассу за этот дом три с половиной миллиона сестерциев.

– Ерунда. Я богат, а скоро буду еще богаче. Кстати, я забыл купить одну вещь. Гай, зайди на форум и подыщи в Старых лавках кифару.

– Кифару? – изумился тот. – Ты что, решил играть на кифаре?…

– Почему бы и нет? Постарайся, выбери приличную.

– Сто сестерциев, – сказал Гай.

– За одну кифару?

– За хорошую кифару.

– Ты наглец, Гай! Я же вижу, что ты меня нагло обкрадываешь!

– Доминус, я тебе служу. Хорошая кифара стоит больше сотни.

– А плохая?

– Двадцать.

– Тогда купи плохую.

Фамилия Клодия давно привыкла к странному поведению своего господина. Еще до службы в армии на Востоке он был известен дерзкими выходками, но когда возвратился, то вовсе стал непредсказуем. Лукулл его ненавидел – да и как еще относиться к родственнику, который поднял мятеж в войсках и потребовал передачи командования Помпею Великому?

Однако старшая сестра, супруга Метелла Целера, волоокая красавица Клодия, братом была довольна. О близости брата с сестрой по Риму ходили самые темные слухи. Рим, который в те годы ничем нельзя было удивить, был все же удивлен. О Публии Клодии говорили все и постоянно. Рассказывали о его приключениях и драках, любовных связях и скандалах. Случалось ему переодетым, в сопровождении гладиаторов, шляться по самым грязным тавернам, пировать в обществе вольноотпущенников и пролетариев, беглых рабов и убийц. Он ел вместе с ними чечевичную похлебку и бобы, мог бросить кабатчику серебряную монету, мог и золотой, а мог и ничего не заплатить, да еще угостить ударом дубины – если кабатчик был недостаточно почтителен с его друзьями. Так, месяц за месяцем, путешествуя по тавернам, инсулам и лупанариям, Клодий сделался народным любимцем. Ни перед кем не заискивая, не меняя манер и привычек, патриций стал своим для бедняков и беглецов, их другом и братом. Но при этом никто ни на миг не забывал, что Клодий – аристократ, наследник известного имени, хотя патриций был не прочь высмеять тех, кто был ровней ему по рождению, и никогда не презирал тех, с кем пил дешевое вейское вино в грязных тавернах.