Могло статься, что воришка вытащил не то письмо, мало ли какие свитки вез посол аллоброгов? Впрочем, теперь эту ошибку исправить было нельзя. Но Этруск не ошибся. И Зосим не ошибся – печать принадлежала Цезарю – даже при свете факела Клодий ее узнал.

– Молодец, Зосим! – Клодий сунул свиток за пазуху.

– А я… – заискивающе попытался заглянуть в глаза хозяину Этруск.

– А ты как был скотиной, так и остался мерзавцем.

Назад ехали неспешно, воришка отстал, шагая за конными следом. Он демонстративно хромал, но на него не обращали внимания.

– Что делать с Этруском? – спросил Зосим. – Не надо, чтобы кто-то еще знал.

– Я обещал простить ему кражу кувшина, – отозвался Клодий. – Я прощаю. Пусть завтра поутру мерзавца отвезут в Альбанскую усадьбу и там держат в эргастуле[38] до тех пор, пока дело с письмами не разрешится.

– Даже не верится, что нам все удалось. – Зосим позволил себе улыбнуться.

– Про народного трибуна ты хорошо придумал. Что скажешь, может, мне, в самом деле, стать народным трибуном? Я бы стал отличным народным трибуном! – заявил молодой патриций. – Жаль, не могу. Народными трибунами избирают только плебеев, а я патриций.

В Рим они въехали через Флументанские ворота. Впереди гнали стадо на Бычий рынок.

Клодий колотил в двери регии[39] с такой яростью, как будто ломился не в жилище великого понтифика,[40] а к себе домой после очередной попойки. Наконец испуганный привратник соизволил приоткрыть дверь.

– В чем дело? – спросил он дребезжащим голосом. – Пожар?

– Публий Клодий Пульхр – к Гаю Цезарю! – выкрикнул Зосим.

Однако привратник прежде выставил полотняный фонарь[41] и принялся внимательно оглядывать гостя.

– Ладно, хватит! Ты все равно не знаешь меня в лицо! – Клодий бесцеремонно отстранил жалкого охранника и вошел, Зосим остался снаружи.

Цезарь уже вышел в атрий, слуга принялся спешно зажигать светильники сосновой лучиной.

– Пусть он уйдет! – Клодий дернул подбородком в сторону раба.

Тот глянул вопросительно на господина и, дождавшись кивка, удалился, демонстративно прикрыв за собой дверь. Наверняка приник ухом к решетке на двери с другой стороны.

Клодий молча протянул великому понтифику запечатанный свиток.

– Что это? – Цезарь умело изобразил удивление.

– Письмо, – Клодий решил подыграть Цезарю. – Остальные послания отправлены консулу Цицерону.

Цезарь внимательно рассмотрел свиток, потом сорвал печать и разбил ее рукоятью кинжала. Письмо развернул, но читать не стал, лишь удостоверился, что это его почерк. Затем поднес свиток к огню светильника. Папирус радостно вспыхнул.

Цезарь швырнул горящий комок на каменный пол и вдруг рассмеялся:

– Глупо было доверять этому человеку. Вот только… Хотел бы я знать: готовы люди умереть за безнадежное дело?

– Они не считают дело безнадежным. Планируют получить не смерть, а власть.

– А ты чего хочешь? Власть? Деньги? – Гай Юлий прищурился, как будто он сейчас, немедленно, предлагал Клодию миллионы.

Хотя в Риме все знали, что у Цезаря нет ни асса, а есть лишь огромные долги.

– Деньги! – усмехнулся Клодий. – Они всегда появляются сами собой и так же мило уплывают. Я думаю о другом. Мне нужна амицития.[42] Твоя.

– Разве я так могуществен, что ты ищешь моей дружбы? Я – потомок Венеры, но мой род давно уже ушел в тень обыденного.

– Вместе мы сможем многое. Это я тебе обещаю. – Опять в голосе Клодия мелькнуло едва заметное превосходство.

– Насколько я понял, у меня нет возможности отказаться от твоей дружбы?

– Ну да, – кивнул Клодий. – Мы, как истинные друзья, будем обмениваться благодеяниями.

Великий понтифик улыбнулся:

– Возможно, мои благодеяния тебе не понравятся.