Чем больше мы уверены, что нам нравится то, что мы делаем, тем сильнее подавляются другие наши устремления.

Для выбора между альтернативами наивысшие уровни разума требуют простейших обобщений. Если наши высокоуровневые чувства слишком часто оказываются «смешанными», редко будет возможен выбор, какой едой питаться, какими дорогами перемещаться и какие мысли обдумывать. На уровне действий нам приходится все упрощать до выражений наподобие «Да» и «Нет». Но эти выражения недостаточно информативны для того, чтобы использоваться на низких уровнях разума, где осуществляется множество процессов и где каждый агент вынужден решать, насколько что-то соответствует конкретным локальным целям. На более низких уровнях разума должны иметься в изобилии некие малые (и сосуществующие) удовольствия и раздражители.

Мы часто рассуждаем так, словно нам следует подчиняться собственным желаниям. На самом же деле мы едва различаем само желание и потенциальное удовольствие от его исполнения; отношение между этими двумя понятиями кажется настолько тесным, что даже как-то странно упоминать о нем. Вполне естественным кажется хотеть того, что нам нравится, и избегать того, что нам не нравится, и порой мы испытываем чуть ли не потусторонний ужас, когда другие люди нарушают это правило; мы думаем, что они, конечно же, не стали бы делать ничего подобного, если бы, в глубине души, не желали этого на самом деле. Мы будто чувствуем, что все люди должны делать только то, что им нравится.

Но взаимоотношения между «хотеть» и «нравиться» куда сложнее, поскольку наши предпочтения суть конечные результаты длительных переговоров между нашими агентами. Чтобы достичь какой-либо существенной цели, мы должны отказаться от других возможностей и задействовать механизмы, позволяющие не поддаваться унынию или раскаянию. Мы употребляем слова вроде «нравится», чтобы охарактеризовать результат работы механизмов, которые заставляют нас придерживаться сделанного выбора. Деятельность агента «Нравиться» заключается в устранении альтернатив; мы должны понимать эту его роль и сознавать, что он, не имея ограничений, изрядно сужает нашу вселенную. В итоге формируется мнимая ясность и строгость понятия «нравится», которое не отражает своей сути, а лишь показывает образ действий.

Всем известно, что достижения приносят удовлетворение, а потому мы склонны устанавливать прямую связь между тем и другим. У простейших животных «удовлетворение» означает всего-навсего удовлетворение элементарных, базовых потребностей, и связь между удовольствием и достижениями действительно должна быть практически неразрывной. Но в сложном человеческом разуме имеется обилие слоев агентов, занимающих промежуточное положение между теми, что отвечают за потребности тела, и теми, которые выражают (или опознают) наши интеллектуальные достижения. Тогда каково будет в этих усложненных системах значение приятных чувств успешного свершения и неприятных ощущений поражения? Очевидно, они должны как-то соотноситься с нашими высокоуровневыми агентами и их обобщениями.

Предположим, однажды нам пришлось отправлять подарок другу. Потребовалось выбрать подарок и найти для него упаковку. Очень быстро эти задачи разделились на несколько более мелких, наподобие поиска шпагата и перевязывания упаковки. Единственный способ решения трудных задач состоит в разделении их на фрагменты, а затем, если выяснится, что фрагменты тоже доставляют сложности, в дальнейшем дроблении малых заданий. То есть трудные задачи всегда подразумевают построение ветвящихся «деревьев» с подцелями и подзадачами. Чтобы решить, какие ресурсы необходимо использовать, нашим агентам решения задач нужны простые описания текущего положения дел. Допустим, «резюме» каждого агента основано на других сводках, которые он получает от подчиненных агентов. Ниже приводится патологический пример того, что может произойти, если каждое «резюме» будет основываться на решениях большинства.