Ему глаза твои и блеск их затемнили.

Так вот как нам глаза прекрасно послужили:

Мои – твой образ мне представили живым,

Твои же – служат мне проводниками света,

Дающими лучам полудня золотым

Возможность увидать предмет любви поэта.

А все же одного глаза нам не дают:

Увидя, все поймут, но в душу не войдут.

Пусть хвастают родством и почестями те,

Что увидали свет под счастия звездою;

Я ж счастье нахожу в любви – святой мечте,

Лишенный благ иных Фортуной молодою.

Любимцы королей, как нежные цветки,

Пред солнцем золотым вскрывают лепестки;

Но слава в них самих зарыта,

                                как в могиле, —

И первый хмурый взгляд

                            их уничтожить в силе.

Прославленный в боях герой на склоне лет,

За проигранный бой из тысячи побед,

Бывает исключен из летописей чести

И теми позабыт, из-за кого лил кровь.

Я ж рад, что на мою и на твою любовь

Никто не посягнет в порыве злобной мести.

Мой властелин, твое очарованье

Меня к тебе навеки приковало.

Прими ж мое горячее посланье.

В нем чти не ум, а преданность вассала.

Она безмерна, ум же мой убог:

Мне страшно, что не хватит слов излиться…

О, если бы в твоих глазах я мог,

Любовию согретый, обновиться!

О, если бы любовная звезда

Могла мне дать другое освещенье

И окрылила робкие уста,

Чтоб заслужить твое благоволенье!

Тогда бы смел я петь любовь мою —

Теперь же, в страхе, я ее таю.

Усталый от трудов, спешу я на постель,

Чтоб членам отдых дать, дорогой

                                утомленным;

Но быстро голова, дремавшая досель,

Сменяет тела труд мышленьем

                               напряженным.

И мысли из тех мест, где ныне нахожусь,

Паломничество, друг, к тебе предпринимают,

И, как глаза свои сомкнуть я ни стремлюсь,

Они их в темноту впиваться заставляют.

Но зрение души твой образ дорогой,

Рассеивая мрак, являет мне пред очи,

Который придает, подобно солнцу ночи,

Ей красоту свою и блеск свой неземной.

Итак – мой остов днем, а ум ночной порою

Не могут получить желанного покою.

Как возвратиться мог я бодрым и веселым,

Когда отягощен был путь трудом тяжелым

И тягости дневной не облегчала тень,

Когда день ночь теснил,

                      а ночь томила день —

И оба, меж собой враждуя, лишь зарями

Сближалися затем, чтоб угнетать меня,

Один – трудом дневным, другая же, скорбя,

Что я тружусь один, – слезами и мольбами.

Чтоб угодить, я дню твержу, что ты светла

И свет ему даешь, когда на небе мгла,

А ночи говорю, что взор твой позлащает

Глубь тьмы ее, когда в ней месяц потухает.

Так умножает грусть мне

                      каждый новый день,

А ночь, сходя вослед, усиливает тень.

Когда, гонимый злом, Фортуной и друзьями,

Оплакиваю я несчастие свое,

Стараюсь твердь смягчить

                          напрасными мольбами

И проклинаю все – себя и бытие;

Когда я походить желаю на благого,

Иметь его черты, иметь его друзей,

Таланты одного и доблести другого

И – недоволен всем, всей внешностью своей:

Тогда – хоть я себя почти что презираю —

При мысли о тебе, как ласточка с зарей,

Несущаяся ввысь над дремлющей землей,

Свой гимн у врат небес я снова начинаю,

Затем что, раз в любви явившись богачом,

Не поменяюсь, друг, я местом с королем.

Когда, в мечты свои душою погруженный,

Я вспоминаю путь,

                    когда-то мной пройденный,

Мне много вспоминать приходится потерь

И сгибшее давно оплакивать теперь.