Ксеню снова что-то царапнуло, она увидела внутренним взглядом деда. Кульчицкий смотрел на нее с тревогой и покачивал головой, будто говорил: «Я предупреждал». А еще в его взгляде читалось нетерпение.

Ксеня успокаивала себя: что такого? Подумаешь, пропуска. Были у них бумажные студенческие с фотографией, а станут электронные – так ведь намного удобнее. Потом, наверное, на электронный пропуск запишут всякую информацию – и телефон, и адрес, и, может, медицинские данные, и не придется таскать с собой эти сертификаты, полисы и прочие документы.

Взгляд деда стал жестче, и Ксеня вздрогнула.

Да что с ней творится?

К концу первой недели декабря Ксеня наконец закончила наводить порядок в дедовом кабинете. Она вытерла пыль с книжных полок и вымыла стеклянные дверцы, затолкала большую часть книг в шкаф.

– Прости, дед, – Ксеня виновато кивнула полкам, – пусть лучше стоят за стеклом, чем собирают пыль.

Ксеня вымыла окно, дождавшись теплого дня. Старые рассохшиеся фрамуги поддавались с трудом и возмущенно скрипели. Ксеня отмыла в ванной колючие алоэ, едва дотащив туда огромные горшки. Она постирала темные шторы. Она перестелила дедову кровать, прилегла на нее и на миг прижалась щекой к белоснежной накрахмаленной наволочке. Стопки чистого белья хранились в шкафчике, и Ксеня подумала, что никогда в жизни сама не крахмалила белье и не знает, как это делается. Теперь, наверное, и не узнает.

Ксеня посмотрела на дедов письменный стол.

Слева лежали стопки научных журналов и тетради, справа стоял стакан с остро заточенными карандашами, перьевыми ручками, линейками и приборами, назначения которых Ксеня не знала. От стола приятно пахло сукном и сухими листьями – то ли лавровыми, то ли табачными.

Ксеня открыла одну из тетрадок. Странички были расчерчены в таблицы. В столбцах слева были цифры, видимо, даты. Самым ранним годом в таблице значился 1838-й. Справа Ксеня разобрала названия. Кенигсбергская обсерватория. Ленинград. В скобках «Пулково, ГАО РАН». Ниже – «Зеленчукская, САО» и много других незнакомых Ксене названий. Города, а в скобках, видимо, названия обсерваторий. В третьем столбце были совсем уж непонятные пометки. Часть цифр и букв еще можно было разобрать. Напротив строчки с Пулковской обсерваторией, например, было четко написано, да еще и жирно обведено слово «достоверно!». Такое же «достоверно» виднелось напротив строки «Зеленчукская, САО РАН, РАТАН-600».

Ксеня вздохнула, закрыла тетрадку и положила ее на вершину стопки.

В первые дни после дедовой смерти она ждала звонков от его коллег. На похоронах к ней кто-то подходил, выражал соболезнования. Дед был замкнут, и за полгода она ни разу не видела у него гостей и даже не слышала его телефонных разговоров, но ведь он столько лет проработал в обсерватории – неужели его записи, журналы и книги не представляют для коллег никакой ценности?

Ксеня прижала руки к щекам. Щеки горели. Она прожила с дедом полгода под одной крышей, делила с ним еду, обсуждала бытовые вопросы, но так и не узнала, что из себя представлял он сам – Кульчицкий Бенцион Владимирович. Сначала она не собиралась оставаться в этой квартире, потом с головой ушла в подготовку к экзаменам, наступило лето… практика, август.

Ксеня сидела на дедовой кровати и смотрела вперед невидящим взглядом. Чем она занималась летом? Она работала на кафедре, читала книги и бродила по городу, чтобы хоть немного освоиться до начала учебы. А когда наступил сентябрь, ей точно стало не до разговоров с дедом: урвать бы хоть крупицы сна между работой и бесконечной зубрежкой анатомических терминов.