Уплывая по волнам его ласк, она вдруг вспомнила то, от чего романтический туман в ее голове моментально рассеялся. Первый ее роман оборвался на предположении о ее беременности, и, кто знает, вдруг и Эдик не захочет… Женя вынырнула из поцелуя.

– Эдик, подожди! – озабоченно попросила она, вновь испытывая на прочность его терпение. – Остановись, слышишь?

– Не могу, – прикрыл глаза он. – Теперь уже – точно не могу!

– Я должна сказать тебе… Это важно!

Ее тон был слишком серьезен для ситуации, и Журавский очнулся. Что существенного Женя может сказать ему в этот момент? Быть может, она запоздало решила признаться в том, что в ее жизни однажды уже был мужчина?

– У тебя куча скелетов в шкафу? – попытался он шуткой пресечь поток неуместной сейчас откровенности. – Женя, мне плевать на них!

– Эдик! – в ее голосе послышалось отчаяние, и он, все еще крепко обнимая, замер в ней, глядя в зеленые глаза сверху вниз. – Я хотела сказать… я… не принимаю противозачаточные таблетки. И, боюсь, что у меня дома нет… ну, ты понимаешь?

Ах, вот оно что!

– Презервативов? – услужливо подсказал Эдуард, и усмешка скривила его губы.

Да если бы они были нужны, разве бы он об этом забыл? Журавский приподнялся над нею на локтях и решил, что пора просветить любимую женщину по некоторым вопросам.

– Женя, контрацептивы нужны людям, которые не хотят заводить детей. А я рассчитываю, что моя жена родит мне сына… или дочку. Как думаешь, кто у нас получится?

– Ты делаешь мне предложение? – ахнула она.

Он кивнул:

– Самое официальное. Только можно на колени я упаду несколько позже?

В черных бархатных глазах ее мужчины отразилось озорное счастье, и Женя позволила ему подарить ей всего себя… до последней капли.

1989—1990 годы

На исходе лета Виктор Гордеев получил, наконец, возможность насладиться домашним уютом и маминой заботой, что было особенно приятно после жесткой дисциплины спортивного лагеря, где он провел июль и август. Отпив из высокого стакана апельсиновый сок, Гордеев обвел взглядом безупречный порядок своей комнаты, поддерживаемый матерью в его отсутствие, и вдруг обнаружил пропажу.

Фотография Лизы, сделанная им еще весной, украшала его письменный стол уже несколько месяцев. Уезжая в лагерь, Виктор не решился взять ее с собой, опасаясь настырных вопросов со стороны других ребят. Теперь фотография исчезла! Гордеев порылся в столе, перебрал несколько книг на полке и в одной из них нашел потерянное.

Лиза, в окружении ореола непослушных локонов, улыбалась ему со снимка. Не улыбнуться ей в ответ было просто невозможно! В последний раз они виделись еще в Ольховке, в тот день, когда Лизу забрал домой отец. Уехать с нею он не мог: впереди была еще почти неделя работы. Потом ее увезли куда-то на юг побережья, отдыхать, а он отправился в спортивный лагерь. Признаться честно, он жуть как соскучился!

После раннего отбоя делать в лагере было особо нечего. Предполагалось, что утомленные тренировками ребята будут просто отключаться, но молодые организмы сопротивлялись такому насилию. Далеко за полночь продолжались разговоры: парни болтали о своих подружках и хвастались любовными похождениями, большая часть которых была, конечно же, плодом их фантазии. Виктор посмеивался и думал о Лизе… и о себе.

Глупо было бы отрицать, что девушка действовала на него, как игристое вино: сначала становилось весело, потом сладко и, в конце концов, он терял от нее голову, как от изрядной порции алкоголя. Ее присутствие заставляло его совершать нелогичные поступки! А спонтанности Гордеев не любил, в его давно распланированной жизни просто не было для этого места!