– Нет, нет, мне все это смешно было. Я часто встречал людей из ашрамов. Глаза «просветленных»! Я называл их коровьими глазам.

Она засмеялась:

– Да, да, что-то такое есть. Со стороны это выглядит презабавно, но ведь они счастливы. Не в твоем понимании, разумеется, но они счастливы. А ты – нет.

– Может, они попросту обманывают себя? Бегут от жестокой реальности? Откуда ты знаешь, что они счастливы?

– Ты что, забыл? Я брахмачари, – улыбнулась она.

Пару минут спустя я набрался смелости спросить:

– Почему тогда ты пыталась повеситься?

– Ге-е-ерман, – протянула она снисходительно, – это все не так просто. Ты когда-нибудь хотел убить себя?

– Часто об этом думаю, но… как бы… не по-настоящему. Не было еще момента, чтобы я стал скручивать петлю или искать лезвие.

– Это все из разума… А еще есть чувства, есть что-то, идущее из глубины. Понимаешь? – говорит она.

– Хм… понимаю, – сказал я с неуверенностью.

– Думаю, ты не понимаешь. Это непреодолимое желание, это не касается разума, просто потребность побыть на краю. Это чувство… оно приходит без истерик и без мрачных мыслей. И тогда тебе необходимо отдаться хаосу, побыть в пограничном состоянии, возможно, даже уничтожить себя окончательно. В тот день эта потребность дошла до пика, и мне хотелось уйти… Но я рада, что этого не случилось. Думаю, еще не время…

Она немного помолчала, а затем добавила:

– В общем-то, это случается не так часто. Ну а то, о чем говоришь ты, – это обычные забавы подростков.

– Но откуда у тебя эта потребность?

– Это, видимо, наследственное. У мамы было что-то похожее. Я не знаю ее диагноза. В девятом классе мне поставили F25. Но в последние годы все сильно изменилось, тогда я была, считай, здорова. Сейчас в этом смысле все много хуже.

– Что значит F25?

– Шизоаффективное расстройство.

– И как это работает? Ну то есть как проявляется, помимо суицидальной… хм… потребности?

– Галлюцинации: зрительные, слуховые… Видения… Мне говорят, что я должна делать, и я делаю, иногда получается забраться в высшие сферы, откуда приходится падать назад, в этот грязный мир… Это изматывает.

Тут у меня расширились глаза: я никогда не встречал людей, с которыми можно было обсудить подобные вещи.

– Эй, – улыбнулась она, – не все так плохо, это только периодами.

– Ты снова попытаешься убить себя?

– Вероятно, что да.

– Я хочу тебе помочь, – сказал я взволнованным голосом.

– Чем?

– У меня у самого часто бывают галлюцинации. Может, мы вместе найдем выход. Как насчет лекарств? Какие-нибудь лекарства ты принимала? – сказал я с энтузиазмом.

– В ПНД меня колют периодически, но от лечения становится только хуже. Глеб это знает и сдает меня при любом удобном случае. Хочет извести, не верит, что я смогу уйти… Поэтому я и не хотела, чтобы кто-нибудь узнал, что я снова пыталась…

– ПНД – это что-то вроде клиники?

– Психоневрологический диспансер.

– А… Я понял, я просто не знал этой аббревиатуры, а ведь у меня там мать два раза в год отдыхает.

– У тебя тоже наследственное? – удивилась она.

– Нет, не думаю, у нее все банально – Delirium tremens, – сказал я как бы со знанием дела. В общем, обычный мой дешевый понт.

– Трясущееся помрачение… так-так, это же белая горячка, – закивала Лиза, а я удивился, что она поняла, о чем я.

– Как ты узнала перевод?

– Я на лингвиста учусь на заочке. И вообще интересуюсь языками. Сейчас вот учу немецкий. Произношение проверяю по речам Геббельса.

– Ух ты! Вот почему ты нарисовала Геббельса?

– Я люблю его, – ответила она. – Он приходит ко мне на чай.

Тут я немного напрягся. В каком смысле любит? Она же должна понимать, что это всего лишь галлюцинация?