– Ну-ну, – неопределенно пробурчала старуха, – живите… – Ушла в комнату и оттуда уже донеслось: – Мальчишка у вас будет.

Мальчишка и родился. Весь в Семена и лицом, и статью. Только характером мягкий, уступчивый – в Нину. Но это стало понятно после, а тогда муж закинул в окно роддома огромный букет полевых цветов. Нина снова поплакала от избытка чувств и все саранки перецеловала, измазавшись оранжевой пыльцой.

Папашей Семен оказался образцово-показательным. Стирал пеленки, вставал ночью к маленькому и по воскресеньям давал жене выспаться, а сам готовил что-нибудь вкусненькое, одновременно драя полы.

Когда младшему Семке исполнился год, было решено оставлять его на попечении бабушки. Нина вышла на работу. Бабка, скупая на ласку, при родителях внука воспитывала строго, но Нина шестым чувством знала, что едва за ними закрывается дверь, старуха тут же начинает тормошить внука, целует его сухими губами в крепкие, румяные, как яблочки, щечки. При редких семейных ссорах бабка всегда вставала на сторону невестки, то ли из женской солидарности, то ли по какой другой причине, прикрикивая на сына:

– Охолонь, мужик!

Нина постройнела – костюм сидел как влитой, складки на боках не выпячивались. Она вдруг расцвела той скромной женственностью, которая не сразу бросается в глаза, но на которую, раз приметив, хочется смотреть и смотреть.

С Семеном у них начался второй медовый месяц. Не тот, мягкий и спокойный, когда Нина плакала от счастья, а с бурными сценами ревности, страстью до изнеможения и выяснениями отношений.

– Этот рыжий практикант прямо в вырез кофточки тебе заглядывал, я видел!

– О чем ты говоришь, Сеня, он же головы от приборов не поднимает!

– Знаю я вас, баб!

– Не обращай внимания, – скрипела свекровь. – Перебесится…

На работу Нина стала ходить в глухом свитере, старалась не задерживаться, но ее домашний Отелло никак не мог угомониться.

Два события – радостное и горькое – случились одновременно. Нина снова понесла, а у бабушки признали рак горла.

– Может, не надо? – прижимаясь к мужу ночью, шептала Нина. – За мамой уход нужен. Да и деньги. А тут такое дело… Может, повременить, аборт пока сделать?

– Я те дам аборт! – щекотно и горячо говорил в ухо Семен. – Девочку хочу. Похожую на тебя, – и гладил большой ладонью ее живот, – мелочь ты моя пузатая…

Старуха умирала тяжело и долго. Пыталась улыбаться, говорить не могла и только записки оставляла на стуле: «Цветы не забудь полить», «Рецепт брусничного пирога найдешь в старой сахарнице на полке». Отыскав бумажку с рецептом, Нина тайком плакала и каялась, что долго не могла простить свекрови ту первую, памятную встречу. Хоть и не перечила ни разу, но ведь и признательности не выказывала… Теперь она подолгу сидела с бабкой, читала вслух и изредка ласково поглаживала сухие руки, похожие на осенние растения.

Однажды обнаружила записку под кроватью: «Будет девочка». И точно, родилась девочка. Семен снова закинул в окно букет цветов. В него вплелись несколько веточек полыни, и в палате долго стоял горьковато-душный запах.

…Счастливые лица обоих Семок, перевязанный розовой лентой кулек у старшего на руках. Когда девочку развернули на диване возле бабушки, маленькая заорала так требовательно и пронзительно, что Семен отскочил, засмеялся и внезапно резко замолчал.

Потешно дрыгались красноватые ножки девочки, крохотные кулачки молотили воздух, а голова была бесстыже, неприлично апельсиновой – рыжей.

– Не моя, – глухо сказал Семен, тяжко развернулся и пошел к двери. Половицы жалобно заскрипели, а дверь ухнула так, что в серванте звякнул хрусталь. У Нины, без сил рухнувшей на колени перед диваном, потемнело в глазах. «Не моя, не моя, не моя…» – больным эхом отзывалось в голове.