Тетя что-то тихо сказала кир-Фотису6:

– …До сегодняшнего дня она была для нас утешением. А теперь мы смотрим на нее как на вырытую могилу…

«О чем это она?».

Дорога проходила среди посевов, оставляя море позади. Пшеничные колосья уже потемнели и низко склоняли свои головы в ожидании серпа. На вершине, завершавшей склон, по которому мы поднимались, чернел сосняк.

– Видишь эту рощу? Там мы и перекусим.

Старый Фотис привязал осликов в тени, снял с седел коврики и расстелил их под сосной. Шишки лопались у нас над головами с громким треском. Тетя посмотрела высоко вверх, любуясь деревом.

– Сосна! Сосна! Каким кораблем ты станешь? Куда ты уплывешь?

Она спрашивала так потому, что сосна дает древесину для кораблей.

Какие-то птички порхали в кустах. Я прилег рядом, опершись на локоть, и водил взглядом по зелени перед нами. Виноград уже налился: тут и там поблескивали ягоды. Старик Фотис принес нам в ладонях несколько гроздьев.

– Это наш виноград, тетя?

– Здесь, внизу? Мы здесь совсем чужие.

– …Как бы кир-Фотиса не стали бранить!..

Оба они расхохотались.

– Прохожему тоже принадлежит доля плодов! – сказала тетя. – А малый ребенок и в мешочек набрать может.

Полдник наш состоял из сыра и сухаря7. Старик вынул из своей торбы горсть сморщенных маслин и луковицу и медленно перемалывал их зубами, слегка прикрыв глаза. Жажду мы утолили виноградом. Остатки нашей трапезы сразу же убрали рыжие муравьи. Один из них заблудился и стал торопливо взбираться по моей ноге. Старик Фотис настиг его у меня на колене.

– Не убивай его, несчастный! – воскликнула тетя. – Жизнь прекрасна!

– Прекрасна! Прекрасна! – повторил с глупым выражением лица старик, стряхивая с ладони убитого муравья.

Мы снова пустились в путь. Теперь мы проезжали мимо каких-то оборванцев с густо заросшими бородами лицами, которые стояли в ряд под деревьями и долбили камень на щебенку. По-видимому, перед нами были чужеземцы: на это указывали их шапки, обувь с ремнями и тряпки, которыми были обмотаны их ноги. Тетя бросила им корзину с оставшимися сухарями. Жестикулируя и гримасничая, она говорила: «Берите! Берите! Это – все, что у меня есть. Больше ничего нет». Но те и спасибо не сказали, а большинство даже не посмотрели в нашу сторону.

Старый Фотис принялся колотить животных палкой, которой до тех пор не поднял ни разу. Словно зловоние ударило ему в ноздри, и он торопился проехать быстрее.

– Нечего их жалеть, кира-Русаки, этих курносых! Они детей наших живьем поедали, когда те попадались им в лапы.

– Не верь этому, кир-Фотис! Они ведь тоже христиане. Как и мы: православные христиане.

– Да, разве болгары в Бога веруют?

– Кто это такие, тетя?

– Пленные болгары, сынок. Попали в плен на войне.

– И что с ними делают?

– Заставляют строить дороги, чтобы они зарабатывали себе на хлебушек.

– Их убьют?

– Христос и Матерь Божья! Отправят домой, как только заключат мир с их царем.

– Это они не боятся Бога, тетя?

– Нет! Нет! Разве ты не видел, что они терпят мучения и страдания?

– За совершенные ими же преступления страдают! – вмешался кир-Фотис.

Он не сдавался и с силой плюнул перед собой, желая показать, что его тошнит.

– Они – православные, кир-Фотис! – твердо повторила тетя. – Почитают Иисуса Христа. На родине у них есть семьи, которые кручинятся о них, дети, которые смотрят им в глаза.

– Не хочу тебя слушать, кира-Русаки! Разве ты не знала Анагностиса, сына Лукаса? Он погиб, попав им в руки.

– Этот несчастный умер в плену.

– Вот именно! Всех, кто попадет к ним в неволю, они мучают.

– Замолчи! Замолчи, прошу тебя, кир-Фотис… У нас ведь дети там!