Мы занимали крохотный круглый столик в дальнем углу кафе у Турка уже второй час, и с каждой минутой градус учёной беседы неудержимо поднимался. Турок всё чаще с сомнением поглядывал в нашу сторону, почёсывая пудовые кулаки.

– Тсс! – прошипел я, получив очередной ожог от испепеляющих масляных глаз потомка жестоких сарацин. – На полтона ниже, Мохнатый, не то нас выкинут на улицу, невзирая на содержание.

– Чего?

– Чего «чего»?

– Чего содержание?

– Наше содержание!

– А с тобой бывает трудно, дорогой товарищ! Ну, вот. Как бы это иначе тебе сказать… – он подцепил гнутым зубцом почерневшей вилки сопливый гриб, – Пойми, я ищу сюжет.

– Зачем?

– Ты дебил?

– Тебя ударить?

– Ты дебил. Сюжет должен увлекать.

– Увлекать??? – возопил я, но, оглянувшись на Турка, сразу успокоился. – Это спустя 4 тысячи лет развития литературы? Даже если мы не будем рассматривать Рамаяну с прочими Махабхаратами и Бхагавадгитами, то куда ты денешь Шекспира?

– А при чём здесь этот полумифический персонаж? – невозмутимо возразил Мохнатый.

– А при том. Нет и быть не может под этой луной новых сюжетов!

– Да? – Мохнатый мутным взглядом уставился на склизкий гриб, отправил его в рот, запил стопкой водки, а её, в свою очередь, залил кружкой чёрного, как украинская ночь, тридцатипроцентного контрабандного портера. – А что есть?

Я покрутил в руках точёную рубиновую рюмочку, опрокинул на язык, закатил глаза, посмаковал вишнёвый букет:

– Тонкие оттенки ощущений. Сольфериновая черепица.

– Что?

– Вот именно. Что ты чувствуешь, когда слышишь это словосочетание?

– Ну, нагретую солнцем глину, трещины, запах пиццы, чоризо, кьянти, Средиземного моря….

– Вот видишь, какая палитра в двух словах? Здесь даже сюжет есть: битва у Сольферино – одно из самых кровавых и бессмысленных столкновений мужчин по поводу….

– По какому?

– А им всё равно. Но крови пролилось море. И она подмешивается к твоей глине, кьянти и трещинам.

– И что?

– А то. Словосочетание «сольфериновая черепица», описывающее какую-нибудь запылённую крышу дома в глухой провинции, утонувшей в липах и виноградниках, может быть гораздо глубже и интереснее, чем все избитые сюжеты и их усыпляющие извороты, что происходят под ней.

Мохнатый хмыкнул:

– А мне казалось, что сопли жевать – это всем давно надоело и скучно.

– А что не скучно?

– Ну, вот например… – Мохнатый раскурил папиросу.

– Ээээ, – протянул ошарашенный такой наглостью Турок, категорически запретивший табак.

Я вскочил, выхватил папиросу изо рта Мохнатого, погасил в рюмке. Жестами успокоил Турка, заказал большой графин вишнёвки. Турок смягчился, но погрозил кулачищем.

Мохнатый даже не заметил приближение апокалипсиса.

– Ну, вот, например….

Я сидел на горячей груде ржавого железа, пялясь на заходящее Солнце, что плавило этот гадский город там, внизу. Цвет мира сместился к красной части спектра, изнуряющая, адская жара спадала, дышать делалось легче. Мне нравились эти часы.

Он молча опустился рядом – обычный шалопай, как и я, лет 14-15, соответственно вида идиотского. Долго молчал, наконец, буркнул в пространство:

– Жизнь – скучная штука.

Я запустил в него взглядом, наповал поражающим педиков, дилеров и сутенёров в радиусе километра. Он хмыкнул, но без раздражения или вызова, не то сразу получил бы по сопатке – в наших местах с этим строго. Слабину давать нельзя – сожрут.