Он снова отвлекся, решив теперь оценить не землю, цветы и травы, а деревья. Еще из крохотного окна вагона-теплушки, по пути на фронт, он обратил внимание на то, как меняется по мере удаления от родных мест природа. Прямые, высокие мачтовые сосны и густые, пушистые ели менялись на лиственные породы деревьев. Да и те поначалу казались низкорослыми, с редкой кроной. Потом, по мере следования в южном направлении, они становились выше, пышнее. Наконец, миновав Москву, преодолев железнодорожный мост через широкую Оку, он заметил изменение в окружающем ландшафте, перепады высот, протяженные холмы, многочисленные овраги и присутствие лиственных пород деревьев с низкой, почти до земли кроной. Такие преобладали. Потом вперемежку с ними стали попадаться высокие, словно сосны, дубы с толстыми стволами.

Из размышлений о земле, о сельскохозяйственных культурах солдата вывел чей-то негромкий окрик, раздавшийся позади, со стороны того самого леса, откуда он сам появился около получаса назад.

– Товарищ старший политрук, второй и третий взвод вверенной вам стрелковой роты прибыли, – доложил командир в длиннополой шинели, в петлицах которой виднелись по одному кубарю младшего лейтенанта.

Боец узнал в нем командира своего взвода, прибывшего к ним в эшелон уже во время движения по железной дороге, от чего еще очень плохо знал его и не успел понять, что он за человек. На вид лет двадцать пять. Сказал, что из запаса. А кто он и откуда родом, чем занимался до призыва – никому из личного состава еще узнать не довелось.

– Давай всех влево! – стал, кряхтя, подниматься пожилой политработник. – Распределяй по кромке леса. И делай все так, чтоб никто не высовывался. Разговорчики, курение и болтовню запрещаю. Немец на подходе. Ждать, скорее всего, недолго осталось. Вот-вот на шоссе появится немецкая колонна. Тогда берегись.

С трудом переваливаясь с ноги на ногу, преодолевая и терпя боль в пояснице, которой он почти постоянно касался тыльной стороной ладони, старший политрук побежал, пригибаясь к земле, вдоль леса, криком и жестами подгоняя только что прибывших на позиции солдат.

Боец проводил его взглядом, отмечая, что ему довольно крупно повезло в жизни, да еще в такой трудный момент, называемый войной, встретить столь внимательного и заботливого, словно родной отец, человека. Тем более что родителя своего он похоронил несколько лет назад, когда тот в суровую и холодную зиму сильно простудился и заболел во время одной из дальних поездок на санях. Политработник заботился о молодом солдате, будто о сыне, потому как считал своим родным едва ли не каждого молодого солдата в роте. Пару дней назад опекал и нянчился, как говорили бойцы, с одним из пулеметных расчетов, обучая его бойцов воинским премудростям. До того возился словно с детьми с ротными писарями, внушая им элементарные правила общения с командирами всех уровней и столь необходимую в их деле внимательность при составлении документов. Вчера вечером добрался и до единственного в подразделении снайпера.

– Ну-ка, Валентин, – обратился политработник к опекаемому им со вчерашнего дня солдату, – а ну, приподнимись.

Боец невольно дернулся, не понимая, что от него хочет воинский наставник.

– Я тебе зипун принес. Под себя подстели. А то застудишься, – он присел перед бойцом на колени и начал подсовывать тому под тело принадлежавший кому-то когда-то предмет теплой одежды, приговаривая: – У снайпера первая болезнь – это простуда. Застудиться, когда на земле подолгу лежишь, раз плюнуть.

Солдат почувствовал неловкость перед своими товарищами, которые в это время сами не то с завистью, не то с непониманием наблюдали за проявлением излишней заботы по отношению к одному из них.