– Как? Развяжи!

– Тьфу.

…

– О-е-е…, – возглас Кристины выражал полное удовлетворение, непонятно чем – что ей развязали, наконец, руки или тем, что она смогла, наконец, сходить в кустики по маленькому или что там ей приспичило от волнения. Вспомнив полупустую бутылку шампанского, Макс удивился, как долго она терпела.

– Долго еще?

– Не торопи. Шампусик он такой – торопиться не надо, а то через пять минут снова захочу.

– Ясно, сиди до вечера, мне спешить некуда.

– Мне тоже, – ответила Кристина.

– Врешь небось, а сама только и ждешь, когда те с поля придут к вам на помощь? Вы же условились?

– В смысле, договорились? Никак. Бухло закончится – придут. Мы тут с вечера зависаем, народ подошел к вопросу ответственно – нажрались все!

– Нажрались? Почему решили есть в поле?

– Нажрались, в смысле напились, – вздохнула Кристина и это было слышно даже на расстоянии. Она умела, как никто другой, такими вот вздохами показать свое отношение и еще конкретизировать, если хотелось «засадить побольнее». Сейчас, например, ее безмерно раздражала тупость этого странного «незнайки», который к тому же разговаривал, как старый дед.

***

Макс вспомнил, что такие же слова слышал от пожилых родственников, с которыми общался не так часто – родители считали, что общение со стариками его испортит и вместо деревни летом отправляли в тематические лагеря:

– Там его сверстники! Пусть учится взаимодействовать, конкурировать. А деды что, будут про свой СССР рассказывать, как там было зашибись, не дай бог в школе на уроке истории повторит, дети будут смеяться, а учитель будет усиленно отмораживаться.

Опасения были не напрасными. Макс уже спросил однажды учителя:

– «Почему дети в СССР говорили: «Спасибо за наше счастливое детство». Они придумывали?»

Учитель с ответом запутался и был рад, когда прозвенел звонок и урок закончился.

О том, что вопрос резонанс все же имел, Макс понял по тому, что его перестали звать на дни рождения, хотя мама всегда снаряжала его конвертом, в котором было не меньше тысячи. Социум защищался, выдавливая «маргиналов», с их точки зрения, на обочину. Со временем Макс научился лицемерить, но кое-что в сознании осталось, создавая дискомфорт в общении с теми, кто реалии постсоветского мира воспринял, как должное. Свое общество и точку зрения не навязывал, предпочитая избегать конфликтов. Если не получалось, посылал на … и уходил. Несколько раз приходилось драться – людям не нравилось, когда их посылали, а другого способа отвязаться от назойливых призывов поспорить, Макс не знал. Предмета для спора не видел – чувствовал, что прав потому, что бесконечно верил своему деду. Когда родители поняли, что дед их «сделал», было поздно. Хотя мать все время пилила отца за то, что он ее не послушал и допустил к «нашему мальчику». Когда деда не стало, Макс понял, что осиротел, а у матери к деду появилась новая претензия – что он «украл у них сына» – в общем, обычный бред взрослых, воспитанных на постсоветском вранье.

***

Кристина, которой полегчало, почувствовала себя более уверенно и вовсю ехидничала:

– Представляешь, какие мы – взяли вина, шампузы, пива и нажрались, да еще на свежем воздухе! У вас так не делают?

– Почему, у нас тоже выпивают, – солдат ссориться не собирался и на тон Кристины, которая все еще сидела в кустах, не повелся. – Но после боя. А что б во время задания, да еще в глубоком тыл оу – таком не слышал. Для группы это верная смерть. Одно не пойму, вот вы вроде обычные, но какие-то другие и на шпионов не похожи. Пьете, веселитесь, будто все вам нипочем.

– Разумеется, не похожи! Потому, что мы не шпионы. Не знаю, чему ты удивляешься. У тебя вопросы такие, знаешь ли, мозги вывернутся, чтобы понять. То мои духи засрал. То тебя возмущает, что люди на свежем воздухе набухались. Придумал какой-то фронт, тыл. Это где, вообще, объясни! У нас что, война?