С трудом нащупав кровать, я сорвала с нее одеяло и завернулась. И так, кулем, рухнула на жесткое ложе. Одеяло против ожидания оказалось мягкое и теплое. Быстро высушив и согрев мою многострадальную тушку, оно и само каким-то непостижимым образом высохло. Я, уставшая от впечатлений и раздумий, провалилась в черный сон.

Но перед тем, как провалиться окончательно, где-то на грани яви и сна промелькнула мысль, что приходила еще раньше, но нечетко, отрывочно – а ведь я вовсе не удивлена, что попала в другой мир. И еще одна – несмотря на не очень приветливое обращение, низкое социальное положение и убогую комнатенку, мне здесь очень-очень комфортно, как будто я жила здесь, но забыла, и вот вернулась снова.

Хотя, возможно, это было всего лишь частью сна.

В клетку попадает лишь очень глупая плакша

(семикольцовая поговорка)

Проснувшись, я, не открывая глаз, выпростала руки из-под одеяла и с наслаждением потянулась. Все хорошо, но… Блин, почему так жестко? Предложила себе на выбор несколько вариантов: лежу в палатке, так как пошла в поход; бабушка решила выбить мой матрац и каким-то образом вытащила его из-под спящей меня; свалилась ночью на пол. Ни один меня не устроил.

Я открыла глаза.

Незнакомая комната, низкий потолок, черное одеяло. Ой.

Вспомнила о вчерашних событиях. Ой-ой.

Услышала негромкий брякающий звук. Одновременно кольнуло понимание: в комнате находится посторонний.

Он застыл у двери с подносом в руках. На подносе стояли высокий стакан с какой-то полупрозрачной бледно-розовой жидкостью и большая миска, закрытая крышкой. Крышка мелко позвякивала, издавая тот самый тихий звук. Нетрудно догадаться, отчего вдруг ей вздумалось музицировать – рука парня заметно дрожала, а круглые глаза неотрывно пялились на мою полуобнаженную грудь. Даже в неярком свете кристалла (уже включили, гады) она, должно быть, представляла собой слабоэротическое зрелище. Я окончательно проснулась. Поспешно натянула одеяло. Сказала спокойно, но жестко:

– Иди отсюда.

Парень нервно сглотнул, но не двинулся.

Молодой, невысокий и худощавый, с оттопыренными ушами, темноволосый. В черной робе – фасончиком, как у Кари. Видимо, здешняя униформа.

– Глухой, что ли?

Он помотал головой. Не глухой, значит. Может, больной?

– Топай, кому сказала.

Снова никакой реакции.

Я, придерживая рукой одеяло, слегка приподнялась и оглядела пол, надеясь узреть кроссовку и запустить ею в парня. Обувки не было. Черт, она же осталась в ванной, пардон, водобочковой комнате. Вместе с одеждой. Таким образом, на мне сейчас одно лишь одеяло. И встать, чтобы вытолкать нахала взашей, я никак не могла. Сей факт опечалил.

– Ты вообще кто?

Он наконец-то разлепил губы и выдал неразборчивое сипение.

– Чего? – переспросила я.

Парень облизнул губы и более внятно пробормотал:

– Святой Каал да озаботится твоим здравием.

– Это твое имя? А чего такое длинное?

Он снова помотал головой.

– Не, это не. Ты что. Это типа пожелание. А я – Ули.

Он кивнул.

– Очень приятно. Маша. А ты, значит, Ули?

– Ага. Ули Тай.

Ну вот. Сразу бы так и сказал. Теперь понятно, почему он не реагирует на «иди отсюда». Ему надо говорить не «иди», а «улетай».

Мое терпение начало иссякать.

– Чего надо-то? – рявкнула я так, что поднос в его руке дрогнул, и из стоящего на нем высокого стакана выплеснулось немного жидкости.

– Завтрак принес. Вот.

– Ну, так поставь на стол и топай. Канай, шкандыбай, улепетывай. Или, если тебе будет понятнее, улетай!

Снова никакой реакции. Значит, понятнее ему не стало.

– Так. Ты не глухой. А может быть… тупой?

– Тупой? Почему тупой?