– Так, стоп.

Я жестом попросила Алекола обождать, выхлебала остатки и спросила:

– Что такое хооз и а-мул?

На всякий случай встала и как бы невзначай загородила дверь. Например, если Алекол вдруг вспомнит про неотложные дела и захочет сбежать, не соизволив ответить.

Он ответил.

– А-мул – это великий дар. Хооз – человек без дара, хозяйственный работник. Бесправный, не имеющий никаких привилегий.

Тоже мне, объяснил. Масло масленое.

– И каким образом вы узнаете, что человек утратил дар? – продолжила я расспросы. – Может, его дар просто… э-э-э… уснул, затаился на время, а вы его – в хоозы.

– Утрату дара нельзя не заметить, – сказал Алекол. – Прежде всего, коол-аидр, или носитель дара, сам замечает гибель своего а-мула. А уж потом это становится очевидным для окружающих.

Я запуталась окончательно. Как человек может заметить гибель дара? Непонятно. Вчера он, к примеру, умел писать стихи, а сегодня вдруг раз – и как отрезало: ни рифму подобрать, ни ямба от хорея отличить не в силах. Так, что ли? Не верю. Есть поэты, по два года не пишущие ни строчки. Сама такого знала когда-то.

Примерно это я и сказала Алеколу. Тот усмехнулся:

– Писать стихи – это не дар. Их и хоозы ваять могут. А вот иметь при этом а-мула, который является постоянным вдохновителем, да к тому же дает определенное положение в обществе – дар, да еще какой.

– Он что, материальный, этот ваш дар? Браслет какой-нибудь? Серьга в ухе?

Алекол рассмеялся, но ничего не ответил.

Нет, не браслет, конечно, и не серьга – их ведь развивать нельзя. Да и погибнуть они не могут.

– Так что же такое этот ваш великий дар?

– Тебе этого знать необязательно, – отрезал Алекол. – Во многих знаниях, как говорится в вашем мире, есть многие печали.

Ага. Скажи еще – много будешь знать – скоро состаришься.

Пока понятно лишь одно: тайну дара он не раскроет. Почему?

Ладно, зайдем с другой стороны:

– А у тебя есть дар?

– Нет. Я – культурник. Служу культу Великого Каала.

– Значит, ты – хооз?

– Тоже нет. Культурники – отдельная прослойка населения. Они сами по себе, не коол-аидры, ни коол-хоозы.

– Ладно, пусть так. А у меня есть дар?

Он снова рассмеялся. Ответил:

– У тебя его тоже нет. Знаешь, почему? У женщин не может быть аидр-мулов.

– Даже у ведьм?

Он прекратил улыбаться. Ага, я, кажется, попала в точку.

– Все, лекция окончена, – сказал он сухо. – Пропусти меня.

Я не двинулась с места.

Он повел бровями:

– Тебе что, не надо сегодня работать?

Ой, надо, надо. Тут он прав. Работы вагон и маленькая тележка. Пришлось посторониться. Алекол шагнул в проем, но остановился и сказал:

– Завтра приду в последний раз. Потом сама будешь приходить. Мой павильон находится в саду.

– А мне можно? – удивилась я.

– К культурникам можно приходить всем. И всегда. Но ты заходи утром.

– Я подумаю, – сказала я, совершенно точно зная, что никуда приходить не собираюсь.

Алекол удалился. Я рассовала по карманам тряпки, взяла швабру и ведро с водой – интересно, откуда оно появилось? Наверное, Кари принес, пока я спала – и отправилась в зал, тот самый, проходной, с психоделическими картинами на стенах.

Вот же странное дело. На этот раз мне не понадобился проводник. Я совершенно точно знала нужный маршрут. Третий поворот направо, потом второй налево, потом два раза направо и один раз налево. Все. Дошла. Неужели мой топографический кретинизм поддается корректировке? Чудеса, да и только!

Зал, несмотря на вычурность и помпезность, мне нравился. Он был оазисом в каменном лабиринте коридоров, ярким пятном среди мрачного камня. Светлым, блин, лучом в темном царстве. Как бедняжка Катерина из «Грозы». И сейчас мне предстояло сделать его еще более светлым.