– Он сказал, что ты можешь присоединиться, если будешь держаться подальше, и никому не говори, что он это сказал, и… что еще? А, вспомнила. Действуй практически незаметно, – объясняет Пэ-Эс, делая пассы руками на манер фокусника.

Я моргаю.

– Так сказал Педро Молина?

– Единственный и неповторимый. – Пэ-Эс улыбается, демонстрируя очаровательную щербинку между передними зубами.

– Почему он вдруг смирился? – прищуриваюсь я на них. – Если он говорил вам что-то еще, скажите. Это в отместку за свадебный торт, не так ли?

Все трое в замешательстве переглядываются.

– Что за свадебный торт? – спрашивает Виктор, впервые вступая в разговор.

Это, должно быть, ловушка. Слишком уж они милы.

– Что бы вы ни пытались здесь провернуть, я на это не куплюсь! – говорю я.

Я встаю и ухожу, прежде чем вся столовая превратится в очередной школьный хор, распевающий обо мне злую песню.

В «Соли» выстроились покупатели, ожидающие своей очереди, чтобы сделать заказ.

Мама сегодня работает на автомате, снует туда-сюда от духовок к корзинкам с хлебом, к кассовому аппарату. Я пыталась ей помочь, схватила щипцы, чтобы доставать хлеб из корзинок, но она закричала, что я очень медлительная и доставляю ей в «Соли» еще больше хлопот.

Так что я держусь в сторонке.

Вместо этого я прямо за стойкой делаю домашнее задание, хотя мама жалуется, что на моих учебниках останутся пятна от кофе и еды. Но заниматься наверху, в моей спальне, слишком одиноко. Особенно в пятницу вечером, когда некуда пойти и нет друзей, с которыми можно переписываться, – это ощущается совсем не так, как в другие дни…

Если бы бабушка была здесь, она была бы единственным другом, который мне нужен. Она нашла бы способ убедить маму, что я уже достаточно поучилась. Она заказывала эспетиньос[44] в киоске сеу Флориано в фейринье, и он всегда присылал дополнительные блюда, потому что был в нее влюблен. Болгарский перец и лук на шпажках, политые острым чесночным соусом с небольшим количеством лайма. Эспетиньос из курицы и говядины в беконе. И гарнир из фарофы[45], чтобы мы могли окунать шампуры и хрустеть касавой[46], впитавшей мясной сок. Потом мы сидели на тротуаре и смотрели, как приходят и уходят соседи, и мы вместе ели, смеялись и гадали о будущем ее любимых героев теленовелл…

Мне так больно о ней вспоминать. Больше всего на свете.

– Saudades[47], Хулинья, – слышу я, как говорит донья Сельма, называя бабушку ее старым прозвищем, и печаль в ее голосе перекликается с болью в моем сердце. Одной рукой она слегка касается подсолнухов у рецепта пирога фубы.

Она разворачивается и возвращается, чтобы присоединиться ко мне у стойки, заглядывает через плечо в мою тетрадь.

– Аве Мария! Ты понимаешь все эти вещи? Эти цифры и символы? – Она притворно вздрагивает, совсем как бабушка.

– Я не фанат геометрии, но да, – говорю я.

– Кажется, это трудно.

– Да нормально.

Донья Сельма внезапно хватает мое лицо обеими руками и запечатлевает на моей макушке гордый поцелуй, от которого я чуть не падаю со стула. Жест настолько неожиданный, что вызывает у меня невольную улыбку.

– Неудивительно, что твоя мама всегда говорит, что ты будешь первой Рамирес, которая поступит в университет!

Мама выходит из кухни со свежей порцией французского хлеба, восхитительный аромат наполняет пекарню.

– Не хвали ее слишком сильно, донья Сельма, – говорит она. – В последнее время она расслабилась. Даже не смогла пересдать тест, и теперь ее оценка будет выглядеть плохо, что больше похоже на мои оценки, когда я училась в старшей школе, – а теперь угадай, кто не поступил в университет?