– Игорь Трофимыч Петруху в железо посадил! – выпалил наконец маленький.

И тут началось!

– Никому пощады не дает, порет и в железо сажает.

– За дело, стало быть? – заметил Ованес.

– Нет, барин, не за дело. А коли чем заденешь его… Слова не скажи.

– А что ж это… Живем как нищие… только что на паперти не стоим.

– Бабы наши с детишками по миру ходят… с голоду все передохнем.

– Пашни по но ночам обрабатываем.

– Оброком задавили!

– Трудишься как проклятый, да еще мед да меха на оброк добывай.

– Ну, достаточно, – прервал Ованес. – Где этот ваш Петруха, в железа закованный? Привести.

Пока ходили за Петрухой, Иван Лазаревич, как много лет назад, разглядывал крепостных. Все такие же… землистый цвет, усталость в покрасневших глазах… нищета…

Вот они, парчи да бархаты, ткани нежные да золотистые, лионским не уступающие… Заказы-то все от матушки Екатерины, фряновскими тканями все дворцы изукрасила. За границу и то идут. Досадно стало Ованесу… и стыдно. Хотя в этом он бы себе не признался.

Петруху привели. Парень был невысок, но крепок, прятал ухмылку в густых усищах. Наказание его ничуть не усмирило, напротив, распалило. Он дерзко заглянул в глаза барину.

– За что тебя? – спросил Ованес.

Не ответил, отвернулся.

– Игорь Трофимович?

– Обматерил он меня, барин, облаял бессовестно…

– Так что ж… – послышался хрипловатый голос рабочего. – Не стерпел… говорит, недоимки… А какие с меня недоимки, все по совести.

– Разберемся, – отрезал Лазарев. – Тебя приказываю пока что из пут освободить. А теперь слушайте все. С завтрашнего дня вам будет увеличена зарплата. Что касается оброка… проверю, и если в самом деле непосильно, меры приму к уменьшению его. А что до всякой дерзости, непотребства и матерных слов к начальству… Впредь не в кандалы сажать, а… штрафовать буду. Вот так. А с Игорем Трофимычем поговорю. Все. Расходитесь, с праздником, с воскресным днем.