– Ну как же, Генуся там лежит больной, как ему не привезти вкусненького-то? – Маман с крайним осуждением посмотрела на литровую коробку сока и миниатюрный пакет-майку с полкило мандаринов, всё это помещалось у меня в одной руке, другой я периодически поправляла соскальзывающий с моего плеча по ткани пуховика ремешок сумки.

– Мама, у него вообще-то собственная мать есть! И это у неё единственный сыночек заболел. Вот пусть и кормит его теперь целыми днями, – буркнула я, набирая номер Генкиной квартиры на домофоне.

Маман замолкла, поджав губы.

– Кто? – раздался из динамика дребезжащий старушечий голос. Гена у своих родителей был ребёнком поздним, единственным, потому его мать по возрасту была близка больше нашей бабе Тоне, чем моей мамуле.

– Соня! – постаралась я ответить как можно громче и чётче.

– Тоня? Какая ишшо Тоня?

– Не Тоня, а Соня! Софья!

– Кофе? А мы не заказывали кофе, нам не надо, мы кофе не пьём. Я уже старая, и сыну тоже не разрешаю кофе, ему для сосудов вредно.

– Гена дома? Мы к нему! – попробовала я зайти с другой стороны.

– А Гена болеет, ему не до вас! – безапелляционно выдала мамашка, и домофон пискнул, отключаясь.

– Ага, заедь ко мне проведать, привези мне мандаринчиков… – буркнула я, набирая Генкин номер. – Скажи своей маме, чтобы открыла домофон! Мы не собираемся вечно стоять на ветру с сумками!

Зная закидоны своей мамаши, покалеченный ни капли не удивился.

– Набери ещё раз, я сейчас сам подойду.

Оказавшись наконец в квартире, моя мамуля рысью ринулась на кухню. Подхватив вторую сумку, тащусь за ней. Ясненько… На плите кастрюля с одинокой сосиской, сиротливо плавающей в остывшей воде, рядом – откинуты на дуршлаг остатки отварных макарон. Калорийность и разнообразие зашкаливает, ага.

Через двадцать минут мы вчетвером сидели за красиво сервированным моей мамой столом. Я порядком проголодалась на работе, потому не стала изображать из себя утончённую барышню, которая в гостях ест как птичка. Генка накинулся на еду так, будто три дня голодал. Его маман с недовольным видом следила практически за каждым рейсом моей вилки от тарелки до рта, параллельно успевая снисходительно колупать свою порцию, подозрительно нюхая чуть ли каждую крошку, прежде чем отправить внутрь. Пережёвывая, неизменно легонько кривилась, будто её заставляют доедать несвежее. Моя же мамуля, казалось, не замечала ничего вокруг, подкладывала Генке кусочки пожирнее и сочувственно охала, расспрашивая о случившемся.

Признаться, это был самый тягостный приём пищи в моей жизни. Я глотала мамины кулинарные шедевры, почти не ощущая вкуса. Когда спустя час мы оказались на улице, я выдохнула с таким облегчением, что мне самой стало совершенно ясно – это был единственный и последний ужин, который я съела в Генкином доме!

***

Приближающееся 8 Марта не сулило мне никаких сюрпризов. На работе поздравим сами себя за полным неимением мужчин в коллективе, дядя Лёша как обычно на праздник отпустит офицера, которому выпало дежурство, потому что у него семья, а холостяку дома всё равно делать нечего. Никакие уговоры из года в год, что мы тоже ждём своего единственного мужчину к праздничному столу, не исправляли принятого дядей раз и навсегда решения.

От Генки и вовсе нечего было ждать никаких подарков, он самозабвенно лелеял на больничном свой «перелом с растяжением», неуклюже таскаясь по квартире на костылях и донимая меня в рабочее время телефонными звонками от скуки. Ещё и требовал, чтобы я чуть не каждый день после работы приезжала его навестить, потому что ему, видите ли, опять захотелось чего-нибудь вкусненького или «витаминок». Травмированного, конечно, было жаль, но когда третий раз на одной неделе я услышала чуть не с порога «Сонька, может, приготовишь чего-нибудь этакого, а то макароны уже надоели» – просто отдала пакет с грушами и безапелляционным тоном сказала: