Но что было бы, если бы здесь и там непомысленное всякий раз оставалось одним и тем же? Тогда непомысленная несокрытость сущего была бы самим непомысленным бытием. Тогда само бытие бытийствует как эта несокрытость – как раскрытие.

Итак, еще раз и более существенным образом себя показало то, что в метафизике, которая сама есть истина сущего как такового, так и остается непомысленным. Поэтому, наконец, настало время спросить, как надо мыслить само это «непомысленное». Вместе с этой непомысляемостью (Ungedachtbleiben) мы излагаем историю того, что само бытие предстает как ничто. Осмысляя «непомысленное» в его сущности, мы приближаемся к сущности подлинного нигилизма.

Если само бытие остается непомысленным, тогда, по-видимому, это зависит от мышления, поскольку ему как бы нет дела до самого бытия. Мышление что-то упускает. Однако метафизика все-таки мыслит бытие сущего. Она знает бытие из его основных понятий: essentia (сущность) и existentia (существование). Но она знает бытие только для того, чтобы из него познавать сущее как таковое. Метафизика не проходит мимо бытия и не оставляет его незамеченным, но ее обращенность к бытию не приводит к тому, чтобы намеренно помыслить его; для этого необходимо, чтобы бытие как таковое мыслилось метафизикой как ее собственное содержание. В ракурсе понятий, даже в свете абсолютного понятия спекулятивной диалектики, бытие остается непомысленным. Итак, можно было бы сказать, что метафизика не хочет мыслить именно бытие как таковое.

Правда, это нежелание уже должно предполагать, что метафизика каким-то образом впустила и допустила само бытие в свою область как содержание своего мышления. Но где в истории метафизики можно найти такое допущение? Нигде. Поэтому, по существу, нет даже следа какого-то нежелания намеренно сделать бытие содержанием своего мышления.

Метафизика утверждает и знает себя (даже там, где она выражаетсебя не как онто-теология) как мышление, которое везде и всегда мыслит «бытие», хотя только в смысле сущего как такового. Однако этого «хотя только» метафизика не знает и не знает не потому, что не желает мыслить бытие как таковое, а потому, что само бытие отсутствует. Если это так, тогда нельзя сказать, что «непомысленное» берет начало в мышлении, которое что-то упускает из виду.

Но как понять, что само бытие отсутствует? Быть может, где-нибудь оно пребывает под видом сущего и при этом по каким-то причинам не достигает нас, потому что путь для этого закрыт? Но ведь бытие находится в метафизике и открыто ей: как бытие сущего.

Картина несколько прояснилась: само бытие бытийствует как несокрытость, в которой присутствует сущее. Однако сама несокрытость как таковая остается сокрытой. По отношению к себе самой, несокрытости, она, несокрытость, отсутствует, не проступает. Сущность несокрытости остается сокрытой. Бытие как таковое остается сокрытым. Само бытие отсутствует.

Бытие остается сокрытым, причем так, что эта сокрытость скрывается в себе самой. Отсутствие бытия есть само бытие как это отсутствие. Нельзя сказать, что бытие где-то отделено для себя самого и вдобавок отсутствует: отсутствие бытия как такового есть само бытие. В отсутствии оно как бы укутывается в самое себя. Эта исчезающая в себя вуаль, в качестве каковой само бытие сутствует в отсутствии, есть ничто как само бытие.

Имеем ли мы хоть какое-нибудь представление о бытийствовании мыслимого теперь нами ничто? Отважимся ли мы помыслить, что это ничто остается бесконечно отличным от пустой нетости (Nichtigkeit)? В таком случае характеристика сущности подлинного нигилизма, согласно которой само бытие оборачивается ничем, должна содержать в себе нечто иное, отличное от одной лишь негативной констатации.