Это, конечно, не говорит о том, что субъективное переживание человеческой воли переносится на сущее в целом: речь идет только о том, что скорее наоборот, основываясь на еще не проясненном опыте сущего как такового в значении мыслимой воли, человек впервые учится постигать себя как волящего субъекта в глубинном понимании происходящего. Хотя для обретения сущностно-исторического опыта истории подлинного нигилизма проникновение в природу этих взаимосвязей является необходимым, его здесь все-таки можно не рассматривать. В настоящий момент это не актуально, потому что все, что, характеризуя метафизику Ницше как завершение нигилизма, мы говорим о подлинном нигилизме, при последующем размышлении должно пробудить иное предположение: основой подлинного нигилизма является не метафизика воли к власти и не метафизика воли вообще, но единственно метафизика как таковая.

Метафизика как метафизика и есть подлинный нигилизм. Сущность нигилизма исторически есть именно как метафизика: метафизика Платона не менее нигилистична, чем метафизика Ницше, с той лишь разницей, что в первой эта сущность остается сокрытой, тогда как во второй она полностью проявляется. Однако эта сущность никогда не позволять познать себя из самой метафизики и в ее пределах.

Сказанное озадачивает, так как метафизика определяет всю историю Западной Европы. В любом своем отношении к сущему, то есть к себе самому, западноевропейское человечество во всех аспектах влечется и направляется метафизикой. Не знаешь, правда, чего все-таки больше в отождествлении метафизики и нигилизма: произвола или окончательного приговора, выносимого всей нашей прежней истории.

Пока что, однако, мы могли бы отметить, что наше мышление едва ли затрагивает сущность подлинного нигилизма, хотя эта сущность как будто достаточно осмыслена для того, чтобы основательно поразмыслить над высказанными положениями о метафизике и нигилизме и затем дать им оценку. Если метафизика как таковая есть подлинный нигилизм, а тот не может адекватно мыслить свою сущность, то может ли сама метафизика адекватно постигать свою собственную сущность? Представления метафизики о метафизике с необходимостью остаются где-то позади этой сущности. Метафизика о метафизике никогда не достигает своей сущности.

Но что здесь означает «сущность»? Из этого слова мы не выводим представления о «сути». В слове «сущность» (Wesen) мы слышим сутствующее (Wesende). Какова «сущность» метафизики? Как она сутствует в смысле своего бытийствования? Как выражается в ней отнесенность к бытию? Вот в чем вопрос. Наша попытка ответить на него в рамках размышления над метафизикой Ницше остается недостаточной. Кроме того, поскольку наше мышление выходит из метафизики, эта попытка всегда остается сомнительной. Тем не менее надо рискнуть и сделать несколько шагов. Мы придерживаемся вопроса, который Аристотель назвал непреходящим вопросом философии: что есть сущее?

Надо сказать, что каждый вопрос как вопрос уже определяет широту и характер предполагаемого им ответа и тем самым одновременно очерчивает круг возможностей, позволяющих этот ответ дать. Чтобы основательно поразмыслить над вопросом о метафизике, в первую очередь необходимо осмыслить его именно как вопрос, не торопясь обращаться к тем ответам, которые давались в ходе истории развития метафизики.

В вопросе «что есть сущее?» спрашивается о сущем как таковом. Сущее как сущее есть сущее благодаря бытию. В вопросе «что есть сущее как таковое?» присутствует мысль о бытии, а именно о бытии сущего, то есть о том, что есть сущее. Что оно (сущее) есть – на это дает ответ что-бытие (Was-sein), τό τί έστιν. Чтойность (Washeit) сущего Платон определяет как ίδέα (ср. «Учение Платона об истине»). Чтойность сущего, essentia этого ens называют также «сущностью». Однако это не случайное и не безобидное наименование: в нем кроется та мысль, что бытие сущего, то есть способ, каким оно бытийствует, мыслится из чтойности. «Сущность» в значении essentia (чтойность) уже есть метафизическое истолкование «сущности», вопрошающее о «что» сущего как такового («сущность» здесь постоянно мыслится как сущность сущего). О бытии сущего спрашивается с точки зрения самого сущего как о том, что примысливаетсяк сущему. Примысливается как что? Как γένος и как κοινόν, как нечто такое, откуда всякое сущее в его таком-то и таком-то бытии получает общее «что».