Опускаю руку и неловко поправляю сползающие с плеч одеяло.

— Я не умею таким пользоваться.

— Значит, придется научиться, — тоном не терпящим возражений, заявляет.

Делает решительный шаг на меня, и я даже понять не успеваю, как оказываюсь обезоружена, прижата спиной к его торсу и со скрученными руками за спиной.

И, боже мой, одеяло на моих плечах держится на одном честном слове!

Поскольку из моего рта вылетает все что ни попадя, и только потом мозг анализирует, я истерически верещу:

— Я голая!

— Очень сомнительный способ остановить нападающего, пташка, — глумливо усмехается мне в ухо Дамир.

— Я правда голая, — жалко протягиваю. — Я не успела одеться. Отпусти, пожалуйста…

Бахметов, услышав мои слова, наоборот крепче прижимает к себе, медленно поднимает руку от талии до ключицы и нежно проводит по голому участку кожи. Странное томление образовывается внизу живота, а мои мысли наполняются картинками абсолютно неприличного содержания.

Нет, я понимаю, что со мной происходит… Но отказываюсь это принимать! Между нами ничего невозможно! Ничего.

— Дамир, отпусти, — натяжным голосом выдавливаю, напоминая о своей просьбе.

Неохотно мужчина разжимает захват, тихо говоря:

— Ты точно испытываешь мое терпение.

Несмотря на Бахметова, подхватываю черное шелковое платье и несусь за каменную перегородку, где натягиваю его со скоростью света, а сверху накидываю одеяло.

Когда выхожу, Дамир выкладывает в пластиковые тарелки вермишель быстрого приготовления и заливает кипятком. Открывает банку тушенки и добавляет в еду. Это, я так понимаю, наш нехитрый обед. Меня от вида этой тушенки передергивает. Боже правый, сколько ей лет? Или десятилетий?

— Ты ходил за едой? — догадываюсь я, на что Дамир кивает головой. — И что говорят?

— По поводу? — невозмутимо отзывается.

— По поводу бунта. Когда он закончится?

Бахметов смотрит на меня, точно на неразумное дитя.

— Ты серьезно думаешь, что зэки хотят, чтобы бунт подавили?

— Нет, но… — смущенно пожимаю плечами, понимая, что опять сморозила глупость.

— Бунт или подавят силой, или власти пойдут на условия, которые выставил Захар. Это не решают мелкие сошки, которые сидят в столовой, пташка.

— Я это понимаю, — раздраженно выпаливаю. Не совсем же я тупая. — Но должны же ходить какие-то слухи и все такое.

— Так не терпится избавиться от меня, пташка? — вскидывает вопросительно бровь. — Обидно. А я уже успел к тебе привязаться.

— Не сомневаюсь, — фыркаю, совсем осмелев.

Бахметов пропускает мою колкость мимо ушей и, поставив стул напротив стола, говорит:

— Садись, ешь.

— Спасибо, я не хочу.

Не то чтобы я привереда, но сейчас мне и кусок в горло не пролезет.

— Ты должна поесть. Ты ничего не ела больше суток. Жизнь здесь — борьба, а на борьбу нужны силы.

И как бы пафосно не звучали его слова, но Дамир прав. Проклятье! Почему ему всегда нужно быть правым? На фоне его я действительно чувствую себя круглой идиоткой.

Встав, присаживаюсь на единственный стул, беру вилку в руку и буквально запихиваю в себя еду. Бахметов наблюдает за мной, точно сокол. Стоит рядом, и не спеша поглощает свою порцию.

Признаться, на вкус не так отвратительно как на вид. Когда с едой покончено, Дамир достает из-под кровати несколько книг и, точно я пустое место, принимается читать. От безделья я слоняюсь туда-сюда по камере. И, разумеется, это раздражает Бахметова.

— Возьми себе книгу и прекрати мельтешить перед глазами, — грубо отрезает.

Закатив глаза, беру первую попавшуюся книгу под названием «Федеральные кодексы и законы».

— Зачем ты изучаешь право? — не могу не полюбопытствовать.

Давайте будем честны, Бахметов немного запоздал со знанием законов. Ему их нужно было вызубрить перед тем, как он решил ограбить банк и взять людей в заложники. Возможно, если бы болван увидел, какой за это дают срок, то подумал бы дважды.