— Я устраиваться, - тихонько пискнула я охране. 

Дюжий дядька мне кивнул, и я вошла внутрь. Заведение открывается только вечером, поэтому сейчас здесь рабочая, знакомая мне уже кутерьма. 

— Уборщицей? — спросила меня женщина, после того, как я отстояла короткую очередь соискателей. 

– Кем угодно, - сказала я. 

Посмотрела презрительно на меня, наверное, и спрятанный под плащом живот разглядела. 

– Трудовую давай и медкнижку, - сказала она. 

– У меня их нет… 

Здесь не было Шерхана, на которого я могла бы сослаться и меня не приняли, жаль, зарплата тут хорошая, в этом я уже разбиралась. Иду по длинному служебному коридору и слезы глотаю. И слышу вдруг – поют. Я так не пела давно… Иду на голос. Это, наверное, комната для репетиций, сцена небольшая, длинный зал, несколько стульев. Тоже небольшая очередь — на работу устраиваться. 

– Ты бы член изо рта достала, прежде чем петь, - сказал высокий мужчина очередной певичке. – Слазь давай со сцены, следующая… Все не то! 

У дверей стоит девушка молодая, наверное, организатор прослушивания, недовольна, руки на груди скрестила. 

— Я могу спеть, - тихо сказала я ей. – Я с пяти лет пою. 

– Набор на прослушивание уже закончен, - ответила она не глядя. 

И так мне обидно стало. Что из-за равнодушных людей мы с маленьким можем погибнуть. Я же не денег прошу - просто работы, и работать буду на совесть. И я сделала невероятно смелое для себя — запела. Громко. Не поняла даже со страху, что пою, первое что в голову пришло, а когда поняла, поздно уже было тормозить. 

– В юном месяце апреле, - выводила звонко я, и все разом замолчали, — в старом парке тает снег. И крылатые качели начинают свой разбег… 

Мужчина у сцены обернулся и я испуганно заткнулась. 

– Чего замолчала? — спросил он. – Давай на сцену лезь, микрофон возьми, посмотрим, на что способна… 

Я полезла. И запела — терять мне нечего. Глаза зажмурила и пою. Петь это хорошо, петь я люблю, позволяешь голосу лететь на волю, преодолевая любые ноты, и как будто легче на душе становится. 

Так я внезапно устроилась на работу. Хозяина заведения звали Чабашев Давид, он просто потащил меня в отдел кадров, чуть не за шкирку, как нашкодившего ребёнка. 

– Эту мне оформи, — бросил он. 

– Она приходила уже, у неё документов нет. 

– Так нарисуй их сама! - раздражённо бросил Давид. 

Выступать сказали уже завтра. Мне – страшно. Пустили в комнату с нарядами, велели выбирать, а у меня одна мысль – живот спрятать. Та девушка, организатор, со мной. 

– Беременная? - догадалась она. 

— Да… 

– Сейчас мы твоё пузо спрячем… Чабаш если решил что, уже не отступится, петь теперь будешь даже если на сцене рожать решишь. 

Самый страшный - первый раз. Меня так трясло, что Людка порывалась налить мне водки. 

– Ты что? - испугалась я. – Я же беременная! 

– Для нервов, - икнула Людка, ещё не вышедшая из запоя. 

– Валерьянки лучше дай. 

Наверное, все первые столики ресторана, входящего в большой развлекательный комплекс, весь вечер сидели и просто дышали этой валерьянкой — столько я её выпила. Зато выступила. Страшнее всего это на сцену выйти и начать, а петь уже не страшно. А ещё главное – не петь про качели и прочую лабуду, это мне уже Чабашев сказал. 

Через неделю после того, как я устроилась, ночью ударили первые морозы. Моя коммуналка от центра недалеко, хожу я пешком, даже хорошо перед сном, но сегодня – скользко. Машину, выезжающую из ворот за ночным клубом я заметила слишком поздно, попыталась рвануть в сторону, но с животом непросто… Упала прямо под колеса, благо затормозить успел. 

— Живая? - спросил Чабашев, выходя из машины. – Пузо цело?