Двери кабинетов моих сослуживцев и цветом, и замками, и номерками, по которым легко ориентироваться, похожи друг на друга, зато всё, что происходит за ними, никогда не повторяется – беседы работников, обсуждения и переговоры. Личные трагедии, взлеты и падения – сама атмосфера в тех помещениях различна – в женских коллективах она одна, в мужских – совсем иная. Пожалуй, только общая работа объединяет нас всех. Я – деталь в едином механизме, но я, в отличие от прочих работников, которые разбиты на группы и исполняют только какой-то один вид обязанностей, нахожусь не внутри механизма, а вне его. Почему так? Мои сослуживцы работают в организации с самого основания, я же пришел сюда гораздо позже – лет через пять после ее открытия. Я чужак, а они семья.

Есть кабинеты, и в каждом надо взять определенную бумагу, чтобы потом, сложив их вместе, получить нечто целесообразное и осмысленное, а затем показать директору, который оценит то, что ты принес, опытным придирчивым взглядом и после вынесет вердикт о сделанной работе. Проделывать этот путь приходится почти каждый день, почти ежечасно, причем не всегда выпадает шанс сразу взять то, за чем пришел, иногда приходится топтаться на месте или сделать два шага назад и только один вперед или в сторону.

Путь от кабинета к кабинету с массой отступлений – то по диагонали, то по зигзагообразной траектории, то поперек всякому маршруту – всё же со временем приводит к финалу – в кабинет директора. Впрочем, удлиняющаяся дорога к цели позволяет устранить все ошибки, неточности и просчеты. Вспомнить о забытом, дописать недописанное, организовать беспорядочное – это утешает.

У моего пути много начал – просьба, обстоятельства, желания, но кончается он всегда в одном и том же месте.

Я могу остановиться на полпути и пойти в обратном направлении.

Я также могу добраться до середины пути, сойти с него и пойти рядом либо воспользоваться другим путем, неважно, длинным или коротким, главное – ведущим к цели. Всё бы ничего, если бы только не тесное помещение, в котором я работаю.

На моем этаже, в двух метрах от стеклянных оклеенных разноцветными листовками, памятками, объявлениями дверей, которые настолько тяжелы, что приходится приложить усилия, чтобы открыть их, стоит продолговатый стол зеленого цвета. За ним сидит симпатичная девушка с вьющимися волосами и в очках. Она отвечает на звонки, дает общую информацию. Каких-то деталей, нюансов она никогда не касается – не потому, что не положено, а по той причине, что ее осведомленность ограниченна.

Девушку зовут Антонина. Я давно заметил, что при разговоре с другими работниками организациями тон ее голоса ровный, звучный и мягкий, в ее словах, которые она всегда произносит с каким-то изяществом, не слышно никакого акцента. Зато при беседе со мной она постоянно меняет интонацию, подчеркивает слова и фразы, будто в них скрыт только ей одной ведомый, но адресованный именно мне смысл.

Я не могу спросить у нее напрямую, почему она так делает, потому что, услышав ответ, не сумею понять, сколько в нём правды или лжи: содержит ли ее ответ лишь только одну чистейшую правду, или в нём нет ничего, кроме лжи. И будет ли эта правда оттенена ложью, или наоборот – ложь приправлена частицей правды. Маленькая ложь, обесценивающая большую правду – и крошечная правда, перечеркивающая громадную ложь. А вдруг ложь в ее словах – разумеется, после того, как подтвердится, что это так, – окажется вынужденной, потому что правда обидна и неприятна. Но что если ложь, которая таится в сказанном девушкой, – скрывает в себе, как матрешка, другую ложь, а в ней прячется еще одна ложь или истина. Впрочем, может случиться, что Антонина просто промолчит в ответ.