Она купила у Володьки брусок дрожжей.

– Мужу пирожков с малиной напеку. А то седня за товаром поеду…

– Напеки… напеки… – ухмыльнулся Володька. Когда Тамара ушла к своей палатке, он пробалабонил: – Гы-гы… Пирожки с малиной мужу…

– Перестань паясничать!

– Кузьмич, аль не слыхал? Все знают…

Печальная история. Как-то из-за гололеда автобус с «челноками» вынужден был вернуться. Тамара пришла домой. И когда запасным ключом открыла дверь, вошла в комнату, то опешила: на столе хаос – последствия ночной пирушки; на диване муж лежал в обнимку с женщиной в невменяемом состоянии. Она ушла в соседнюю комнату, где в кроватке валетом спали годовалые двойняшки. Присела рядом. И долго плакала. Но слезы облегчения не принесли.

«Бедняжка…» – подумалось Федору о Тамаре.

– А слышал, Кузьмич, Бирюка посадили. Он сахаром торговал. Не иначе мáфье не в том месте дорогу перешел!

Федору надоел полупьяный Володька. Он побрел к жене, глядя себе под ноги, будто чего-то стыдился и был в чем-то виноват. Но вот перед кем? В эту минуту ветер донес колокольный звон, который то терял громкость, то был явственно- отчетлив. Но никто, ни одна базарная душа не вняла ему, не расслышала. Лишь побирушка Сима, опустив торбу на землю, перекрестилась на восток. И Федор, непонятно отчего повлажнев глазами, снял шапку. Вверху карагодились злые от холода вороны. И ему на бледно-голубой череп мокро и звучно шлепнулся птичий помет. Он смущенно улыбнулся, вспомнив предсказание цыганки Азы, которое ему тогда не удалось дослушать до конца. «Ей бы в цирке…»

Ирина была угрюма: выручка скудная.

А колокол все надрывался, тужился… чтоб напомнить людям о празднике Прощеного дня.

Каждый день эта девочка на чужих клумбах и грядках рвала цветы. Заметив ее, хозяева ругались, гнались за ней. А поймав, трепали за волосы, били. Но она через какое-то время снова залезала в палисады, заходила в общие дворы. Никто не мог толком объяснить странное поведение девочки. Мне захотелось докопаться до истины. Спросить ее прямо? Вряд ли чего добьешься… И тогда я решился на «мальчишеский поступок»: подглядеть, выследить…

Осторожно я шел за нею. Вот уже окраина селения. Мост. За мостом роща. Заросли. Затаившись за стволом липы, я наблюдал поразившую меня картину. Полянка вся была завалена увядшими… букетами. Девочка положила охапку свежих цветов, опустилась на колени. На ее щеках заблестели слезы. Вскоре она выпрямилась, огляделась. И направилась той же стежкой, по которой пришла сюда. В одном месте остановилась, задумчиво вглядевшись в стежку – в траве заметила посторонние следы (мои следы!).

…Вечером девочка пришла ко мне домой.

«Сейчас скажет, зачем за ней следил? Начнет стыдить: такой большой дядя, да еще стихи пишет! Ну и в том же духе!» – смущенно подумал я, совершенно не предполагая заранее, что ей ответить в свое оправдание. В эту минуту я откровенно пожалел: чего ради сунулся? Ну несмышленая еще, ветер в голове. И не цветы… так еще что-нибудь вытворяла бы. К примеру, палкой разбивала в окнах стекла или анонимными телефонными звонками в полночь тормошила спящих односельчан-пенсионеров. В таком переломном возрасте разве мы, ныне взрослые, лучше были? Разоряли птичьи гнезда, лазили по чужим садам, подглядывали, как голые женщины в Бузулуке купались. Разве от здравого смысла исходили наши поступки и действия?

– Дядя, мне можно сесть?

Я указал ей на кресло.

– Нет. Лучше на табуретку.

– Кофе будешь?

– Я кофе не люблю.

– Чай?

– От чая голова кружится.

– А калиновое варенье?

– Калиновое? Никогда не пробовала.