Я большой актер в большом кино, но на телевидении меня встретишь реже.

Мое актерское ремесло и каждодневные перспективы его применения – разве это не уникальность, не привилегированность, многотонной плитой вдавливающая в грязь тех, кому приходится заниматься тем, к чему вынуждают условия? Другие призвания!

Мои зрители – они всегда находятся по другую сторону экранов кинотеатров и телевизоров. Они только видят и слышат меня, перешептываются и переговариваются. Они оценивают мимику моего загримированного лица, все мои жесты, подчеркивающие пафос или опровергающие его значимость и своевременность. Никогда не знаешь и даже не догадываешься, как долго ты сможешь поддерживать силу своей речи и глубину характера, вплетенного в роль, а потом – кому-то другому поручают это.

Зрители не видят меня настоящего, хотя и в жизни невозможно оставаться настоящим, нередко фальшь – лучшая приправа, которая способна перебить горький вкус даров жизни, вызывающий тошноту. Зрители не могут прикоснуться ко мне – зато им вполне доступно вообразить ощущение близкого контакта с моими мыслями, переживаниями и тем, чего бы я мог от них ожидать, если бы мы вдруг встретились на улице.

Я снимаюсь в кино, и это то занятие, в котором, во-первых, мне не приходится ловить удачу – она сама приходит, я лучше всего приспособлен к актерскому мастерству, а оно в свою очередь с невероятной легкостью вобрало меня.

И во-вторых, моя работа, как, впрочем, и любая другая, непрерывно требует от меня постоянного упорства в достижении своеобразного совершенства в этом самом труде, а с этим связана ужасная утомленность.

Я прекрасно помню свои первые шаги в актерском деле; в мою память каменным узором вросли прихотливые переплетения пестрых эпизодов, страхов, стеснения.

Стеснения от того, что мне придется бросить на растерзание, или поругание, или, что еще хуже, – высокомерное, брезгливое и снисходительное высмеивание и осуждение свои не защищенные ни костями, ни плотью внутренности нервы, душу.

Страх не понять изначальной задумки режиссера и сценариста. Боязнь подвести тех, кто доверил мне образ персонажа. Неуверенность в том, что я смогу талантливо его сыграть, произнести его слова в тот самый важный момент, когда вот-вот решится главная задача всей пьесы.

За какие роли в кино я берусь с большей или меньшей охотой, и от какой значимой или проходной роли я тороплюсь получить мизерное или весомое подтверждение своего таланта и таланта моих партнеров?

Я не возьмусь судить о том, часто или редко – правильнее говорить о том, каковы замыслы режиссера и как редко они огорчают своей ничтожностью – меня приглашают сняться в той или другой роли – каждая роль достойна своего актера и никакая не достойна его бездарности. Моя вторая работа – после работа актера – ожидание роли или предложения определить, подходит она мне или нет.

Я играю в любом кино – посредственно или же весьма прилично? – пусть об этом говорит моя слава, похвалы других и то, как часто мне доводится появляться на публике – причем так, как будто потом я уйду на актерский покой без шанса вернуться и повторить всё снова.

Я человек, который привык к восторженным возгласам толпы, к бесконечным просьбам дотронутся до каждого из них, одухотворить кивком и окрылить одобрительной улыбкой – часто им достаточно даже почти незаметного движения губ.

Они падают передо мной ниц, как перед чудом, видя во мне шанс избавится от всех своих проблем, и при этом мало кто из них придает значение затекшим ногам, мелкому сору и шершавой поверхности асфальта – боль и неприятные ощущения кажутся им крошечной неприятностью. Их руки так и тянутся к моей одежде, хотя бы к грязи на моих ботинках.