Со словом «жизнь» он вытягивал руку в направлении к гробу Романа Владимировича. Когда это случилось в последний раз, мы с Ведекиным наконец посмотрели туда и увидели, что, согласно ходячему тропу, «отстаем от жизни»: процессия исчезала за мостом.

Возник вопрос, как идти. Если по-старому, шум шарикоподшипников об асфальт извел бы меня и филолога. Но расстаться с тележкой наш Вятич ни за что не хотел. Он было предложил:

– Давайте я и вам по тележке сколочу – шарикоподшипники у меня есть. Пока доедем до места – привыкнете.

Однако, разглядев нашу конституцию, тут же заявил, что сам готов везти всех на буксире. Мы в ответ уговаривали его все-таки слезть и идти пешими ногами. Охочий бурлак возражал и отнекивался, Ведекин то спорил, то ему поддакивал, и переплетающаяся их полемика звучала вроде нижеследующего:

– Говорите: мешает беседовать. Мало побеседовали. Не наговорились. Все надеетесь услышать что-то новое. Новенькое. Или, скорее, – сказать новенькое. Новое. Или, еще скорее, услышать, как о вас говорят: «Он сказал что-то новое-новенькое». Но вы же взрослые ученые люди и должны понимать – обязаны понять, что в ситуации, когда все одержимы подобными желаниями, в подобной ситуации возможны два решения. Две возможности. Или все говорят друг другу одно и то же. И тогда это не то новенькое – новейшее. Или все молчат. В обоих случаях это не то, ради чего стоило бы стараться беседовать. Высшая форма общения – монолог глухих. Диалог под музыку сфер шарикоподшипников – жалкий микрокосмический суррогат той высочайшей беседы.

Пока наш малый друг «гнал пену», я расстался со всеми суетными намерениями и стал вслушиваться в звон самых верхних струй его излияний – там, где, сообщаясь аурой речи с сиянием вечности, они приобретали смысл, сравнимый с тяжестью сурьмы, блестящей на изломе слитка.

– И вам приятно, и мне хорошо. Скажем, включают эфир. Радио орет во всю глотку. Вот – я делаю несколько шагов (он сделал несколько шагов руками) – и – видите – я ничего не слышу. Более того – никто ничего не слышит – не надо других глушилок. Или, скажем, произносят речь. Подъедешь так хорошо, со взвизгом. Вопросы задавать только через записки в президиум собрания. Но не на брюхе же ползти в президиум! Много, если велят смазать шарикоподшипники. Совершенно не помогает. То есть против визга оси. А против тех, которые велят смазать, – против тех очень хорошо влияет. Мажу непосредственно у них на глазах. Щедро поливаю ржавчину через горло. Они в душе сами рады, что визжит: ни разу еще не выкинули меня из заседаний. И вот какого полуторного авантажа вы хотите меня лишить – и ради чего?

С этими словами он встал с тележки, взял ее в руки, внимательно осмотрел со всех сторон, извлек четыре чеки, снял шарикоподшипники с осей, положил в карман, вытащил сколько мог гвоздей из деревянного основания, вывернул оси из муфт, выбил кольца, пользуясь осью как направляющей, а самим подшипником как телом молота, собрал досочки одну к другой в небольшую стопку, стянул в двух местах проволокой, концы которой перекрутил семикратно взаимным винтом, сказал: «Сборка производится в обратном порядке», – и посмотрел на меня, словно чего выжидая.

И правда, у меня на языке уже некоторое время висел скользкий вопрос:

– Скажи-ка, братец, а как это пришло тебе в голову?

– В голову? Я же говорю – ты жизни не понимаешь. Я раз двигаюсь – вот тоже так, со взвизгом, – по Мурманскому вокзалу. Пол там грязный, правда, но кафель – разогнаться можно. Езжу туда-сюда. Вижу, у буфета пустая стойка, а на нее облокотился человек, нога за ногу стоит. Один. Я к нему, поближе, – а он вдруг на меня посмотрел и говорит: «Ах ты – таракан!» – «Почему таракан?» – «Так ведь ног у тебя – много». Вот видишь: по-моему – ни одной, а ему – «много». От мнения зависит. Сказать по правде, – если уж говорить о голове, – то в голову мне мысль о ногах пришла через чтение. Но тот роман я читал не как вы, а жизненно. Я оттого и заслушался, когда твоя похоронная дошла до романа. Ведь и среди романов есть поучительные, нужно только видеть в них соль.