Так говорит Кибела и узлы расслабляет.
И свирепый, сам побуждая дух свой, бежит быстро,
Он рычит, урчит, вольной лапой круша чащу,
А когда беловатого влажного берега достигает,
Нежную видит Аттис, как мрамор у стремнины потока,
Совсем рядом. И та, обезумев, в дикий лес убегает.
90_ Там всю жизнь провела она Богини служанкой.
Мать, Великая Мать, Кибеба, мать-владычица Диндима,
Сохрани меня от бешенства своего, укроти его,
А другие безумствуют пусть, буйствуют пусть там другие.
468. LXXIV
Вечно дядя Геллия все чему-то учит,
Рта не закрывает, просто уши вянут.
Все же и у Гелия есть на это средство:
Тете только глотку им заткни – она ни пикнет.
Тут, конечно, дядя возразить не может,
Ни слова не скажет, немее Гарпократа.
469. LXXVII
Руф, ты меня обманул своим дружеским расположеньем.
Что говорю – обманул? Просто свирепо надул.
Ловко подполз, словно пакостный гад ядовитый,
Все дорогое сожрал – ах и увы, увы и ах.
Ядом утробу прожег, этой вредной отравой —
Дружба, выходит, твоя косит как черная смерть.
470. LXXVIII
Галлова невестка нежнее невесты —
С кем невесть нежнее, нежели с сыном.
Галл-то наш – красавец! На большой кровати
На девицу-красавицу дивится наш красавец.
Галл придурковатый в лоб не отличает
Мужних от женатых и дядю не спросит.
471. LXXIX
Лесбий хорош. Хороша с ним Лесбия тоже.
Вместе им хорошо – считает Катулл.
В лес бы не лез бы Катулл. Со всем лесбиянством
Влез бы и сам, Лесбиев чтоб целовать.
472. LXXX
Чьи это губы-алы белым-белы́м белеют,
Словно морозной ночью рожденный иней,
Тающий рано – раньше, нежели ты, о Геллий,
Долгою негой мига достигнешь мигом?
Ах, то не о тебе ли весть голосила глухо —
Дико терзать другого друга дерзаешь, дикий?
Лечит рваные раны Виктор, увы, увечный —
Алчные губы-алы, верно твои, неверный!
473. LXXXI
Нет, никого и в нашем блистательном братстве, Ювентий,
Не было бы достойней, чем ты, о любимый,
Если б не горькая участь на Умбрии дальнем взморье.
Тусклою позолотой статуи этой бледной
Здесь нам твой дух сияет, камнем отныне скован.
Смотришь, не уповая, не узнавая, внемлешь.
474. LXXXII
Квинтий, раз хочешь в глазах ты быть дорог Катуллу,
И если дорог тебе твой замечательный глаз,
И если знаешь ты тоже всех глаз что дороже,
Не отбивай у меня то, что дороже чем глаз.
475. LXXXIV
Горе с этим Аррием! – Да не горе, а горе!—
Хотя бы и не горе, ему бы только гаркнуть.
Просто удивительно, ведь вроде бы учили:
Пишется «худеющий», слышится «гудящий».
Это он от мамы, от грамотного дяди,
От дедушки по матери, от старухи-бабки.
Говорят, что в Сирии полное безветрие,
Гладкое и плавное воздушное затишье:
Душераздирающее халдейское галденье
Наполняет ужасом застывшие стихии.
Аррию из «Ионийских волн в синеве сияющей»
Греция зияет в голубизне горящей.
476. LXXXV
Возненавидев, люблю.
Спросишь – что за безумство? Не знаю.
Чувствую лишь, что этой
Весь я истерзан пыткой.
477. LXXXIX
Геллий, отощал ты, но с какой стати
И в каких таких роковых видах?
Ведь добрая мать, девицы и дядя,
И прелесть-сестра – все живы-здоровы.
Расскажи, когда ты худеть кончишь,
И куда ты худел, и откуда худел ты.
478. XC
Мага на свет принесло материнское лоно
Геллию в дар: по персидским утробным гаданьям
Мага родила мамаша – как видно,
Действенна все-таки даже и персов поганая вера!
Гимны поет благодарный довольному богу,
Щедро в огонь подливая топленое сало.
479. XCIII
Нимало не ведаю, Кесарь ты, что за лицо ты —
Бел ты иль черен ты, даже и знать не хочу.
480. XCIV
Этот потасканный хуй с потаскухой хуевой
Словно горшок, по себе выбирающий кашу.
481. XCVII
Видно, сойду я с ума, размышляя ночами —
Рот у Эмилия хуже смердит или жопа?
Этот ведь грязен не менее, также и та не грязнее…