худший из мыслимых, сквернейший из мерзких!
Но где там рассуждать, куда тут мыслить,
если тупая бронзовая сука
непоколебима и не краснеет?
Снова голосите громче и громче:
Шлюха, отдай нам наши каракули,
наши каракули, о потаскуха!
И снова она само равнодушие…
Так не возьмем ли новой стратегией?
Спойте шопотом: Чистая, честная
девушка, отдай нам наши каракули.
459. XLIII
Привет тебе, девушка с носом немалым,
С нестройной ножкой, с неясным взором,
С неловкими пальцами, с невнятной речью,
И неосмысленной и неизящной.
Ну что, подруга формийского мота,
Тебя красавицей славит округа?
Ты даже нашей Лесбии краше?
Ах, как неумно и неуместно!
460. XLV
Приникнув к лону влюбленной Акмы,
Говорит Септимий: «О моя Акма!
Если не люблю тебя отчаянной любовью
Вечно, как никто никого не может,
Пусть передо мною лев неумолимый
В Ливии и Индии под звездами Рака
В жаркой пустыне встанет, блуждая».
И под эту речь Амор им машет,
От души чихая слева направо.
Пурпурными губами, как при поцелуе,
К пьяным глазам дорогого друга,
Чуть приникая, говорит Акма:
«О милый Септимий! Седьмой ты мой, милый,
Семитысячный ты мой, о Септимиллий!
Видишь, я сгораю – сильнее и жарче
В нежном лоне моем твоего пламени пламень».
И под эту речь Амор им машет,
От души чихая слева направо.
И вот, воедино сливая дыхание,
С благими знаменьями вновь отплывают:
Единственная Акма дороже Септимию
Мира – от Сирии до Британнии,
Одному Септимию милому Акма
Творит усладу сладостной страстью…
Видел ли кто дорогу вернее,
Чем та, которой водит Венера?
461. XLVII
Поркий, Сократион – левая пара,
Всё при Пизоне, при старом Приапе.
Вас-то моим Вераньоле с Фабуллом
Смел предпочесть этот самый, моржовый!
То-то ведь вам носят блюдо за блюдом,
Чашу, конечно, за чашей. Однако
Вечно друзей моих мучает жажда.
462. XLIX
Внуков Ромула нынешних и древних,
Всю родню и даже нерожденных
Превзошедший речами, о Марк Туллий!
Вот привет тебе и от Катулла,
От меня, от прескверного поэта,
Столь же, право, прескверного поэта,
Сколь в речах ты превосходней лучших.
463. LI
Богу равен, если не выше богов
и не блаженней тот, кто лицом к твоему
лику, о дивная, обращенный вечно,
видит и внемлет.
А меня, бедного, самых чувств смех твой
лишает сладостный, и взорам твоим,
увы, Лесбия, нечем ответить мне,
кроме стенанья.
Нем язык, стынет, вспыхнув по суставам,
легкий огнь; колыхая, оглушает
воздух чуждый звон и меркнут двойные
факелы мрака.
Свобода, о Катулл, сковала тебя,
свободного, страстью разнузданной,
свобода праздная города губит
и царей гордых.
464. LVI
Смех да и только! Ну и веселье!
Право, Катон, откровеннейший хохот,
Сплошные улыбки Катону с Катуллом.
Слушай, такой вот случай забавный:
Иду и вижу – юнец с девицей
Пилятся – тут я (хихикнет богиня)
Крепкий стимул всадил заодно к ним.
465. LVII
Вот милая пара никчемных засранцев:
Гениталис один, а другой из них Пенис,
И право, не диво, что на берег купно
Их вынесло грязное Рижское взморье.
Паскуден второй, но он пакостник первый
И первый пачкун только друга не чище.
Вдвоем, с юморком гниловатым и сальным,
На двуспальной софе пресмыкаясь холуйски,
Соперники тянут Газетную Музу –
Вот милая пара никчемных застранцев.
466. LIX
Сглодала Менения Руфула Руфа.
А перед урной вдруг такая история:
Бросилась прямо в огонь и хватает блюдо,
Хлеб поминальный с костра тянет – ну и дура!
Было же ей от чумазого малого!
467. LXIII
Быстро ввысь взмыл Аттис над морем в барке,
К Фригии рощам стремясь, и, земли коснувшись,
Бросился к густому лесу, к местной Богине,
Где она бешенством побуждала безумствовать бродячие души,
И сам острым резанул себя кремнем пониже брюха —
С тем себя обезмуженным вдруг ощущает,