– О, плохо, адски плохо, Тапкомб! Я едва держусь в седле. Боюсь, мне никогда не будет лучше! Мы уже проехали Тройную Виселицу?

– До нее еще немного, сэр.

– Надеюсь, что это так. Я едва держусь, – сквайр то и дело не мог сдержать стон, и Тапкомб знал, что ему очень больно. – Хотел бы я оказаться под землей – вот место для таких дураков, как я! Я бы с радостью был там, если бы не госпожа Бетти. Завтра он едет в Кингс-Хинток – он больше не будет тянуть; он доберется туда завтра к вечеру, не заезжая в Фоллс; и он застанет ее врасплох, а я хочу быть там раньше него.

– Я надеюсь, что вы достаточно здоровы, чтобы сделать это, сэр. Но на самом деле…

– Я должен, Тапкомб! Ты не знаешь, что меня терзает; дело не столько в том, что она вышла замуж за этого человека без моего согласия – ведь, в конце концов, насколько я знаю, мне нечего сказать против него; но в том, что он ей совсем не нравится, кажется, она его даже боится – в сущности, ей нет до него никакого дела; и если он придет в дом насильно забрать ее, то это будет откровенная жестокость. Молю Господа, чтобы случилось что-нибудь, что помешало бы ему!

Как они добрались домой в ту ночь, Тапкомб едва ли помнил. Сквайру было так больно, что он был вынужден откинуться на спину лошади, и Тапкомб ежеминутно боялся, что он свалится на дорогу. Но в конце концов они добрались до дома, и мистеру Дорнеллу немедленно помогли лечь в постель.

* * *

На следующее утро стало ясно, что Дорнелл никак не сможет поехать в Кингс-Хинток, по крайней мере еще в течение нескольких дней, и он лежал на кровати и проклинал свою неспособность исполнить задуманное, причем дело было настолько личным и деликатным, что его нельзя было доверить ни одному порученцу. Ему хотелось узнать из уст самой Бетти, было ли ее отвращение к Рейнарду настолько сильным, что его присутствие ей неприятно по определению. Будь это так, он бы увез ее в седле позади себя.

Но сейчас все это было затруднительно, и он сотни раз повторил в присутствии Тапкомба, сиделки и других слуг: «Молю Бога, чтобы с ним что-нибудь случилось!»

Эта мысль, повторяемая сквайром, когда он метался в агонии, вызванной принятыми накануне сильнодействующими лекарствами, остро запала в душу Тапкомбу и всем, кто был связан с домом Дорнелла, и не относились к дому его жены в Кингс-Хинтоке. Тапкомб, человек впечатлительный, был встревожен мыслью о возвращении Рейнарда едва ли меньше, чем сам сквайр. По мере того как тянулась неделя и приближался день, когда Рейнард, по всей вероятности, должен будет проезжать мимо Фоллса по пути в имение миссис Дорнелл, переживания сквайра усилились, и отзывчивый Тапкомб с трудом стал выносить нахождение возле него. Оставив сквайра на попечение врача, верный слуга вышел на лужайку, так как едва мог дышать от заразительного возбуждения, подхваченного им от своего хозяина, который фактически сделал его своим доверенным лицом. Он жил с Дорнеллами с детства, родился под сенью их стен; вся его жизнь была связана с жизнью этой семьи в такой степени, что это не имеет аналогов в наши дни.

Его позвали в дом, и Тапкомб узнал, что было решено послать за миссис Дорнелл: ее муж в большой опасности. Было двое или трое, кто мог бы выступить в роли посыльного, но Дорнелл хотел, чтобы поехал Тапкомб, и причина этого открылась, когда Тапкомб уже был готов отправиться в путь, и сквайр Дорнелл вызвал его в свои покои и склонившись, прошептал ему на ухо:

– Веди Пегги половчее, Тапкомб, и доберись туда раньше него, понимаешь – раньше него. Это именно тот день, что он назначил. Он еще не проехал перекресток Фоллс. Если у тебя получится, ты сможешь уговорить Бетти приехать – понимаешь? – после того, как ее мать уедет; у жены будет причина не ждать его. Вези Бетти по нижней дороге – он поедет по верхней. Твое дело устроить все так, чтобы они разминулись, – понимаешь? – это все то, что я не мог написать.