Реально всех находил и собирал Огородников. Он невероятно талантливый, яркий и артистичный человек. Если он передает тебе «поклон от почаевских монахов», так это не на словах поклон – падает на колени, и бах! – лбом об пол. Тут, вам покажется, элемент театра, но это не было театром, это не было искусственным или наигранным, это все было живо. Мы входили в новые роли, потому что мы пришли в Церковь, в совершенно иной мир, где люди иначе разговаривают, иначе ходят, иначе одеваются, иначе думают, они не такие, каков окружающий нас «красный мир». Вот эта антисоветская, а за ней скрывалась неотрефлексированная антиэтатисткая, составляющая была для многих не менее объемна, чем религиозная. И в этом нет ничего ни странного, ни предосудительного. Вспомните, ведь и православные катакомбники, и баптисты-инициативники идею советского антихристова государства поднимали до религиозного уровня. Мы ощущали, что наше призвание – не походить на окружающий нас мир.

Никакой жесткой структуры в Семинаре не было. Никакого членства. Большей частью мы собирались по разным квартирам в Москве. Иногда в Питере, иногда в нашей смоленской квартире. Будущий историк вправе будет написать, что в Смоленске находилось отделение подпольной православной организации «Семинар». На самом же деле живая жизнь гораздо милее и прозаичнее. Просто в нашей квартире собирались мамины ученики (она преподавала французский язык в педагогическом институте), приходили мои друзья-студенты, к Любе, моей жене, приходили подруги. То мы занимались латынью, то читали «Лебединый стан» или «Реквием», а попутно шли разговоры. Позже устраивали библейские чтения. И все это по-домашнему, попросту. В общем, это были традиционные кухонные посиделки, но мы остро ощущали причастность к общему делу. Семинар был не столько организацией, сколько общением. А вот когда во второй половине 70‑х мы купили дом, это уже, конечно, был серьезный шаг в организационную сторону.

Дом покупали в складчину, но основную сумму нам дали монахи Почаевского монастыря. Дом находился в Калининской области, теперь Тверской, на станции Редкино. Это был очень интересный дом: старый, большой, рубленый деревенский дом, на котором висела мраморная мемориальная доска с надписью, рассказывающей о том, что в этом доме жил художник, если мне не изменяет память, академик Творожников. Это обстоятельство придавало нашему дому какой-то определенный шарм. Мы мечтали повесить на коньке трехцветный российский флаг и объявить маленькую свободную территорию в 15 соток, где мы живем сами по себе. Вот наш дом, вот наш забор, вот наш сарай, огород, малина, и здесь мы собираемся на наш Семинар. И с тех пор мы собирались только в этом доме.

В тот период вот это и была наша Церковь – наша община. Все мы были православными, все ходили в храмы, все причащались, но поскольку реально-то приходской жизни в Церкви не было, то вот это и была такая наша молодежная форма приходской жизни. Хотя среди членов Семинара были и зрелые люди. Например, моей маме было уже за сорок…

Саша мечтал поднять уровень нашего семинара, скажем, пытался пригласить С. Аверинцева, И. Шафаревича в Редкино читать нам лекции, но они уклонились от приглашений. Позже, уже в начале 80‑х в Москве и Питере появились группы, где образовательная работа была поставлена более основательно, была более законспирированна, с нормально разработанными учебными программами. И издание самиздатской богословской литературы в 80‑е было налажено почти профессионально. А в первой половине 70‑х это все еще только назревало. Огородников был одним из первых. Именно он придумал сам термин «семинары», и мы себя в шутку называли «семинаристы», хотя, повторяю, образовательный момент был далеко не главным. Для меня самое главное было – форма православной общинной жизни. А в церковь мы ходили пешком в соседнюю деревню…