И утром колодцы ледком прозвенят.
И первому снегу, как первому хлебу,
Там, в детстве далеком, старик будет рад.
***
Кепку в раздумье помну.
Сяду в тиши на скаемейке.
И, бесшабашный, пойму:
Жить я совсем не умею…
Время авансов прошло,
Желтое время поблажек.
Жизнь – это, брат, ремесло,
Что не прощает промашек.
***
Памяти бабушки моей,
вечной труженицы В. С. Новак
Бью челом я тебе,
свет Варвара Семеновна,
Из сосновой избы
ты под сосны ушла.
Как там спится тебе
под широкими кронами,
В жизни горькой своей
Вдосталь ты не спала.
То война, то беда,
суп – похлебка с крапивою.
Горе шло по земле —
отнимало детей.
Ты молилась,
прося у небес справедливости,
Ты трудилась,
не зная ни дней, ни ночей…
По лугам да полям,
по стерне да репейникам
То с косой, то с серпом —
вдовья злая судьба.
В жизни горькой своей
все снесла, все стерпела ты
И растила внучат —
не жалела себя…
То одной, то другою
войной опаленная,
Жизнь твоя —
голод, холод, колхоз и погост.
Бьючелом я тебе,
свет Варвара Семеновна,
Дай-то Бог,
чтоб хоть там тебе сладко спалось…
ОГОНЬ
Я помню,
Как бабушка,
Разведя огонь в печи,
Быстрым движением крестила легкое пламя.
Верил ли я тогда в Бога?..
Верил:
Богом для меня был огонь.
И бабушка,
Осенив его крестным знамением,
Просила,
Чтобы он был добрым, —
Согрел избу
и сварил в чугунке бульбу.
А когда я однажды
Плюнул в красный родничок огня
И с детским любопытством
Слушал загадочное шипенье,
Шершавая,
В буграх мозолей ладонь
Больно обожгла мою щеку.
– Огонь, —
Сказала бабушка, —
Маленький и красивый, как цветок
(Я знал его только таким),
Бывает большим и злым,
Похожим на лютого,
Багрового от злости
Зверя,
Который пожирает дома и деревья
И рычит,
Страшно и с громким треском…
…С тех пор
Множество закатов
Оромными кострами
сгорело над погостом,
Над почерневшим крестом,
Похожим на бабушкины руки,
Простертые к небу.
Но никогда большн
Я не плевал в огонь…
И не потому,
Что боялся разгневать его.
Нет!
Я от всей души благодарен ему:
За тепло и уют в доме,
За горячий суп на столе,
Что добрые,
Как у бабушки,
Руки матери ставят передо мной.
И если бы
Я был скульптором,
Я бы изваял памятник Добру и Теплу —
Алый порыв огня.
***
Хоронили бабушку,
Так и не отмыв добела ее большие руки.
Изрезанные бурыми бороздами морщин,
Они лежали —
крест-накрест —
на белом фартуке,
Сшитом ею когда-то.
Над только что вспаханным полем
С криком носились вороны
И кружился легкий мартовский снег.
Я смотрел на бабушкины руки
И думал:
Как они похожи на это поле…
Поле ее детства,
поле ее молодости,
поле ее жизни.
Как и принято в деревне,
Хоронили бабушку всей деревней.
Говорили о жизни и смерти,
Что жизнь прожить —
не поле перейти…
А еще —
про бабушкины руки
И про это весеннее поле,
Которое бабушка исходила вдоль и поперек
И совсем не думала его пройти,
Потому что это поле – было ее жизнью,
А бабушкины руки – золотыми,
Потому что она всю жизнь,
От зари до зари
Лелеяла это поле своими руками,
Чтобы оно звенело
золотой песней колосьев…
И большие бабушкины руки,
Так похожие на это припорошенное поле,
Плыли над похоронной процессией,
Прощаясь с солнцем
в молодой синеве
весеннего неба.
Прощаясь с родным полем,
Чтобы уйти в него
и слиться с ним
Навсегда.
***
Я хорошо помню
Свой первый рабочий день:
С утра и до обеда,
С обеда
и до конца смены
Я вывозил на свалку
стружки и опилки —
Работал подсобником в столярном цехе.
В этом же цехе
работал мой отец.
И однажды
я случайно услышал,
Как начальника цеха
сказал ему:
– Смышленый парень,
но звезд с неба
Хватать не будет…
Но как-то ночью
Я шел со второй смены,
Гремя большими
отцовскими сапогами
По мокрому асфальту.
И прямо под ногами,
в темных лужицах,
Сверкая и разлетаясь в стороны,
Сияли огромные звезды…
И вдруг
сами собой