Запахло кофе. Янис Адамович достал початую бутылку коньяка, цена которого, Майя знала, вполне соответствует цене дивана и столика. Три чайных ложки в Майину чашку – это тоже было ритуалом. Крепких напитков она не любила и пить чистый коньяк, предложенный ей в один из первых визитов, отказалась наотрез. «Хотя бы попробуйте, Майя Михайловна! Коллекционный, двадцатилетней выдержки!..» – уговаривал Янис Адамович. «Ладно, с кофе – попробую!», – не желая его обижать, сдалась, наконец, Майя. Он округлил глаза: «Портить такой напиток – это кощунство!» – но спорить не стал, сделал, как она попросила. Получилось неплохо, и с тех пор, под неизменное ворчание Краузе, кофе с коньяком Майя пила здесь всегда; хозяин пил то же самое, но поотдельности.

Вслед за бутылкой на столе должны были появиться две изящных позолоченных чашки из мейсенского фарфора. Но в этот раз традиция оказалась нарушена. Вместо чашек Майя увидела белые керамические кружки, расписанные ярко-синим растительным орнаментом. Она удивлённо приподняла брови.

– Тех чашек больше нет, – заметив её движение, беззаботно объяснил Краузе. – Моя дурында, – он кивнул на задремавшую на Майиных коленях Офелию, – ухитрилась разбить обе сразу. А эти мне ученик подарил – поглядите, какая тонкая работа!

Его слова неожиданно её покоробили, словно таилось в них какое-то лукавство. Но выводить Краузе на чистую воду Майе было незачем. Она взяла одну из кружек и поднесла к глазам. Роспись, и в самом деле, была изумительной – на первый взгляд, очень простая, она завораживала своей ритмичностью и заставляла всматриваться в детали.

– У вас талантливые ученики, Янис Адамович, – возвращая кружку на стол, сказала Майя.

– Невероятно талантливые, – с удовольствием согласился он.

Работ его учеников в мастерской было много. Помимо акварелей, в том числе незавершённых, – заниматься сюда приходила, конечно, не только Майя – тут были подаренные ему скульптуры и куклы, батики и мозаики, аппликации и другие штуки, названия которых она ещё не выучила. Все эти вещи казались Майе живыми; она легко различала в них то, что Янис Адамович называл «ростком таланта».

К немалому огорчению Майи, едва ли не единственным, на чём не хотелось задерживать взгляд, были здесь картины самого Краузе, скучные и плоские, как дешёвые открытки, хотя и очень техничные. Если что ему и удавалось, так только автопортреты. Майя помнила, как сильно была разочарована, когда осматривала мастерскую, придя сюда впервые, и как мучительно придумывала слова похвалы, чтобы не слишком сильно сфальшивить. Но Краузе, разумеется, услышал фальшь и больше к своим работам её внимания не привлекал. Он не обиделся, из чего она заключила, что никаких иллюзий на свой счёт у него нет. И с тех пор прониклась к нему состраданием: до чего же больно и горько, наверное, быть «сапожником без сапог», осознавая собственную бездарность, человеку, столь тонко понимающему искусство, как он!

Округло и плавно двигаясь, Янис Адамович разлил по кружками кофе, сказал:

– Прошу! – и разместился на противоположном краю дивана.

Расстояние Майю вполне устраивало.

Чего греха таить, мужчиной он был привлекательным. Разве что ростом низковат – на полголовы ниже самой Майи. Всё остальное было в полном порядке: неброское, мягкое обаяние, хорошо поставленный голос, правильные черты лица, подтянутое крепкое тело, а главное, редкая для сильного пола ухоженность. Рядом с ним показался бы неряхой даже Вадим, вообще-то очень склонный заботится о внешности. О своих достоинствах Краузе прекрасно знал – и не стеснялся пускать их в дело. Привычку очаровывать и обольщать Майя различила в нём с первого взгляда.