За лето мы с Лаем заметно подросли. Он уже забыл о тех временах, когда писал на паркет, и даже научился поднимать, как дирижерскую палочку, свою заднюю лапку, а я, вытянувшись вверх, обзавелся «хотимчиками» – гадкими прыщами на лбу, свидетельствовавшими о моем гормональном созревании. Как и все нормальные подростки, я терпеть не мог школу. Но прийти в нее 1 сентября тянуло, как на место преступления. Очень уж хотелось посмотреть, как изменились за лето ребята. Впервые появилось и желание взглянуть на новые овалы, проявившиеся в силуэтах наших классных барышень. Особенно хотелось вглядеться в Лену, коленки которой еще в мае начали будоражить мое воображение.

Оказалось, что за лето прыщами на лбу обзавелся не я один. У некоторых одноклассников ситуация была еще хуже: прыщи были на шее, на спине. Могло показаться, что стая гадких утят слетелась в класс посоперничать своими некрасивостями.

У девчонок дела обстояли совершенно иначе. Они вдруг осознали свою женскую силу и влияние на особей противоположного пола. Их движения стали плавными, взгляды из-под челок – многозначительными. Формы девочек заметно округлились. Одноклассницы стали похожими на маленьких взрослых женщин, что было совершенно непривычно. Почти все девочки были на голову выше парней. Складывалось впечатление, что они на год-два старше нас. Особенно это проявлялось в повседневном поведении. Если мальчишки оставались прежними лоботрясами, то девочки стали по-взрослому степенными и задумчивыми. Их даже немного хотелось называть девушками, что было странно нашему детскому мальчишескому сознанию.

Пионерские галстуки, которыми еще недавно мы все так гордились, стали признаком детскости. Понимая это, мы, не сговариваясь, всем классом перестали их носить, хотя формально оставались пионерами. Учителя относились к этому спокойно, осознавая, что наше взросление бежит немного быстрее всяких там политических идей. Важным показателем взрослости было вступление в комсомол. Но в седьмом классе в его доблестные ряды принимали только самых лучших учеников. У меня, правда, вместо тройки по английскому уже была прочная пятерка, но тройки по алгебре, геометрии и химии не позволяли мне и мечтать о таком способе взросления.

Вскоре выяснилось, что в Лену Вершинину влюблены все мальчишки нашего класса, за исключением Игоря Зусмана. Но у Игорька было веское оправдание: он с самого первого класса был влюблен в Иру Жиляеву, и чувства их были взаимными. Они в своей не по-детски взрослой любви пребывали, как на необитаемом острове: были практически неразлучны. Жили они в одной парадной и даже на одной лестничной площадке. В школу и из школы всегда ходили вместе, сидели за одной партой и, как мы знали, всегда вместе делали уроки. Учились они без блеска, но ровно и добротно. При всей своей внешней несхожести они были удивительно похожи друг на друга: худенькие, небольшого роста, до неприличия тихие и очень добрые. За глаза в классе их называли блаженными, или Шерочкой с Машерочкой. Они про это знали, но не обижались. Им было все равно. Главное, что они были друг у друга. Им никто не завидовал, потому что недоразумению завидовать невозможно.

Игорь с Ирой иногда после школы заходили ко мне домой поиграть с Лаем. Лай с удовольствием принимал их почесывания и поглаживания, и нам всем было весело.

Глядя на эту счастливую пару, я погружался в непривычно для меня взрослые мысли. Моя фантазия начинала выдавать неожиданные кульбиты. Самый невероятный состоял в том, что мы с Леной Вершининой, став взрослыми, поженились и у нас родились дети – мальчик и девочка. Мы гуляем по берегу не то реки, не то озера, а впереди нас бежит с веселым лаем наш замечательный пес по имени Лай. Он все тот же весельчак и добряк. Мы – повзрослевшие, а он такой же молодой. Я понимал, что это все фантазии, точнее, мои мечты. Мечтал я, что Лай будет жить всегда, потому что без него моя собственная жизнь теряла всякий смысл.