Ноэминь сидела на разложенном диване среди горы подушек и, скрестив ноги по-турецки, играла на тимпане левой рукой, запустив пальцы правой руки в длинные волосы Юго, который полулежал у ее ног и читал что-то вслух.

В комнате пахло горьким и свежим – на всех незанятых поверхностях стояли баночки с маленькими букетами ландышей, солнце еще не пришло к ним, и ветви плакучей березы за окном рождали полумрак непрестанно движущихся теней. Все вместе – запах, свет июньского дня, гулкое звучание тимпана и спокойный низкий голос читающего юноши – составляло какой-то удивительно самодостаточный мир, в котором не было место ничему обыденному и тем более третьему человеку.

Обитатели этого мира были полностью поглощены своим занятием и даже не заметили, что в комнате появился кто-то еще, не услышали они и тихого стука двери о косяк, когда Руфи прикрыла ее и удалилась.

При всей своей странности и отстраненной рассеянности двое выглядели очень счастливыми.

Никому больше Ноэминь не улыбалась так светло и радостно, как своему любимому – так улыбается человек, который после томительно долгого пути наконец увидел место, к которому шел, и он бросает все свои пожитки и бежит к нему, смеясь.

В свою очередь Юго оживал, только когда его подруга оказывалась рядом: он то и дело возвращался к ней любящим, но беспокойным взглядом, что-то шептал ей на ухо, брал ее за руку и тянул к себе, словно боялся, что она – птица и вот-вот вспорхнет.

Последняя пара несла в общий быт перенаселенного мирка самое неспокойное и тревожащее чувство, которому не придумали названия в великом и могучем, но которое смогли выразить привычные к средневековой тоске испанцы, – saudade2.

…и малый мир с избытком полон

великим множеством чудес.

Владислав Швец «Modus vivendi»

Жилая и даже нежилая площадь Неспящей была заполнена до отказа, квартира была откровенно перенаселена. Но три основные комнаты отнюдь не исчерпывали всех форм жизни, которые были представлены в этом беспокойном пространстве. Бытие было всюду, в каждом уголке и – когда настойчиво, а когда ненавязчиво – заявляло о себе. Воистину это жилище представляло собой рассадник существ, явлений и вещей, которые составляли какой-то невиданный хоровод, отдающий самобытностью и дикарством Африки. А, может быть, и Новой Гвинеи…

О, Кухня! Как много ты можешь рассказать о квартире и жителях, которые ее населяют. Разве не в нее стоит заглядывать первым делом, чтобы распознать черты, составляющие основу личности ее хозяина? Сколь выразительна загроможденная многочисленной посудой раковина или рассыпанный по полу широким жестом сеяльщика рис, и как часто обсессивно-компульсивное сверкание кофейных пар на сервировочном столе вызывает тоскливое напряжение. Но здесь, в Неспящей, все было не так: каждый ее кусочек жил своей особой жизнью, говорил на своем наречии и полностью раскрывал свое содержание, только когда к нему приближался его нареченный хозяин. Когда же здесь собирались все обитатели, а к общему разноголосому хору присоединялись еще два-три приходящих знакомца, Кухня оживала и была самым уютным, самым радостным и наполненным местом. Ей уступала даже Юрта, в которой беседа протекала несколько приглушенно, а иногда даже по-восточному церемонно. Здесь же царила непринужденность, каждый растекался на отведенном ему месте и принимал самую комфортную для него форму. Так, Рудольф обычно сидел чуть в стороне от стола, откинувшись на стуле, спиной к холодильнику и из-за его плеча виднелись разнокалиберные магнитики, вступавшие в сложные отношения, перетекающие в межнациональную рознь.