Несмотря на то, что пользоваться ванной было затруднительно ввиду самоочевидных причин, в ней почти всегда горел свет, а тяжелая дверь с декоративными элементами находилась в неустанном движении. То и дело кто-нибудь из постояльцев, стараясь не шуметь и соблюдая известную деликатность, забегал поменять линзы или накраситься, близко наклонившись к зеркалу, подстричь разросшуюся бороду или загрузить стиральную машинку. Последняя заслуживает особого внимания: несмотря на то, что Руфь часто повторяла услышанную где-то фразу «жизнь – это не только стирка», в Неспящей не смолкал звук крутящегося барабана. Машина явно имела большие амбиции и не оставляла попыток выйти на взлет, яростно топая по плиточному полу, и только выставка разнокалиберных баночек и флаконов гасила ее аэродинамические свойства. Когда попытки покинуть атмосферу становились особенно настойчивыми, недвижимый обычно Некто ворочался и невнятно бормотал что-то о неуемной энергии и правилах поведения в драматическом театре. При этом над его ухом всеми пятнистыми перьями трепетал свисающий с крана ловец снов.

По непонятной причине все живущие в Неспящей старались обходить молчанием вопрос, кем же был этот таинственный Некто, почему он спал именно в ванной и когда планировал проснуться. Вопрос этот беспокоил каждого, то и дело вертелся в головах, как ворочается зверек в зимней неглубокой спячке. Однако озвучить его означало бы признать факт существования некоторой бытовой и, возможно, даже острой социальной проблемы, которую пришлось бы незамедлительно начать решать. Гораздо проще и даже благоразумнее было относиться к этому феномену как непреложному факту действительности, который нужно просто принять как данность и жить с этим. Так и было.

Когда возникала необходимость воспользоваться благом цивилизации, обращались к Мириам: трогательная полудевочка-полуженщина нашла что-то вроде общего языка с аборигеном в эмалированной посудине. Она тихонько заходила в Ванную, помявшись у входа и сделав пару подготовительных глубоких вдохов-выдохов, тихонько покашливала и начинала свою сбивчивую просьбу с наинтеллигентнейших обращений, от которых попахивало Чеховым:

– Послушайте, милейший… Прошу простить за столько внезапное обращение, но, видите ли…

Послушать эти сбивчивые монологи, ответом на которые служило невразумительное басовитое ворчание, собирались все, кто был на тот момент в квартире: ожидающие исхода ситуации стояли тесной кучкой за дверью, краснели и обливались слезами, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не засмеяться в голос. Саркастические комментарии также имели место быть, хоть и высказывались захлебывающимся шепотом:

– Ей нужно обращаться к нему «милорд» и «сэр», у нее такое чудное британское произношение!

– «Не соблаговолите ли Вы покинуть ванну на время, милорд? В это время суток вид на горы коробок особенно прекрасен», – голосом Адабашьяна.

– Интересно, когда она уже будет называть его «любезнейший»? Или «голубчик»?

– Точно! «А подайте-ка нам, голубчик, признаки жизни», – под гомерический, но все же беззвучный хохот, прорывавшийся наружу редкими полувсхлипами.

Когда вопрос был решен, Кыся выходила из Ванной с непроизвольным и шумным вздохом облегчения и тут же набрасывалась на друзей, держащихся за бока в темном углу Коридора:

– Негодники! В следующий раз будете сами просить его освободить ванну!

– Прости, Кысенька, прости, мы постараемся вести себя скромнее, – смеялся Тагир, обнимая встопорщившуюся от возмущения подругу.

Кстати, никто не знал, куда девается Некто: его не видели выходящим из Ванной или занимающим какой-либо другой участок Неспящей. Он просто исчезал на время водных процедур, а спустя небольшое время после того, как комната освобождалась (зеркало было все еще запотевшим), оказывался на своем обычном месте.