Ни он, ни она не обращали внимания на толпу, образовавшуюся вокруг них. Тут были трое мужчин в причудливых зимних одеяниях, полисмен в куртке на бизоньем меху и зубной врач из соседней поликлиники. Невзирая на холод, эти незнакомые люди стояли и с возрастающим интересом наблюдали, как мама приказывает, а Матт решительно отказывается слушаться, утробно ворча и слегка обнажив верхние зубы. Оба начинали раздражаться, и тон их восклицаний становился все более резким.

Именно в этот момент дантист потерял ощущение реальности происходящего. Он шагнул вперед и обратился к Матту как мужчина к мужчине.

– Послушай, старина, будь разумным! – сказал он укоризненно.

Матт ответил глухим презрительным ворчанием, и это окончательно вывело из равновесия полисмена.

– Что здесь происходит? – спросил он. Мама объяснила:

– Он не хочет идти домой. Не хочет, и все! Полисмен был человеком действия. Рукой в перчатке он помахал перед носом Матта.

– Ты разве не видишь, что даме холодно? – спросил он строго.

Матт выпучил глаза и зевнул. Полисмен потерял самообладание.

– Послушай-ка, – закричал он, – ты сейчас же пойдешь, или, клянусь, я тебя арестую!

К счастью, в этот момент папа и Эрдли проезжали мимо. Папа и раньше уже бывал свидетелем подобных перепалок между Маттом и мамой; он сразу же принял решительные меры: схватил обоих в охапку и затолкал на переднее сиденье Эрдли. Папа не мешкал, так как не имел ни малейшего желания быть свидетелем реакции рослого полисмена и почтенного дантиста, когда они осознают, что всерьез спорили на людной улице с собакой.

Спорить с Маттом было почти всегда бесполезно. С возрастом он стал более голосистым и еще более упрямым. Когда его просили сделать что-то, чего ему не хотелось делать, он начинал ворчать. Если настаивали, – ворчание усиливалось и звучало то высоко, то глухо. Это не было рычанием, и в нем не было ничего грозного. Это было ни на что не похожее упрямое гудение.

Случилось так, что в ту первую зиму на Западе папа писал роман и моментально раздражался, когда ему мешали во время работы над рукописью.

Однажды вечером он сидел в гостиной, сгорбившись над портативной пишущей машинкой. Его лицо вытянулось и осунулось от сосредоточенности, но на бумаге мало что появлялось. Почувствовав напряженность момента, мама и я благоразумно перебрались на кухню, а Матт остался в гостиной и спал у пылавшего камина.

Матт не умел спать беззвучно. Он храпел с особым присвистом, а так как он был собакой, которая в сновидениях активно действует, то, когда он мчался по прерии в погоне за кроликом, всхрапывание у него часто перемежалось с пронзительным тявканьем.

В тот вечер ему, должно быть, везло. Возможно, он преследовал старого или больного кролика, а может быть, кролик поскользнулся и упал.

Во всяком случае Матт схватил его, напряженное преследование закончилось, и гостиная туг же огласилась урчанием и чавканьем.

Творческое настроение папы было грубо прервано. Он вышел из себя и заорал:

– Убирайся, несносная тварь!

Матт, непочтительно разбуженный как раз в момент победы, приподнял верхнюю губу и приготовился спорить.

Папа был вне себя.

– Я сказал: вон, ты, живая молотилка! Упрямое ворчание Матта сразу же стало громче. Мы с мамой на кухне вздрогнули от ужасной догадки и молча посмотрели друг на друга.

Звук разбитого стекла подтвердил наши опасения, когда увесистый том энциклопедии грохнулся в стену столовой, пролетев сквозь стеклянную дверь. Матт появился на кухне почти одновременно с этим звуком. Даже не взглянув в нашу сторону, он с шумом скатился по лестнице в погреб, всем своим видом выражая негодование.