После двенадцатилетней отсидки, сбросившей его с олимпийских вершин на самое дно жизни, Батя воспринял разоренный и непритязательный домашний быт, как само собой разумеющееся. Теперь в стометровой трехкомнатной квартире с окнами на Чистопрудный бульвар кроме его жены и сына жили еще невестка Светлана и семилетний внук Митя. И изо всех углов этой некогда роскошной квартиры на Батырева смотрела вызывающе демократичная нищета. В просторных комнатах вместо конфискованной антикварной мебели стояли старые, приобретенные в комиссионке вытертые диваны и аскетичные шифоньеры, в кухне вместо благородного коричневого «Розенлева», надсадно хрипел допотопный «Саратов», а со старинных лепных потолков осыпалась желтоватая яичная штукатурка, обнажая посекшуюся лубяную обрешетку.

– Разруха, как после войны. Надо как-то все это восстанавливать, – задумчиво произносил он, поддевая ногтем отслоившийся кусок выцветших обоев.

Несколько дней Батя как ребенок бесцельно бродил по изменившимся до полной неузнаваемости бульварам, слушая уличных музыкантов и удивленно останавливаясь возле заставленных красочными бутылками уличных ларьков.

– Раньше по статусу ниже котлетных и бутербродных были только станционные буфеты. Так в них хоть портвейн в разлив продавали, а тут? – презрительно морщился он, разглядывая длинную очередь, вытянувшуюся к стойке «Макдоналдса». – Те же котлеты, но без бухла.

По вечерам Батя закрывался в спальне и часами разговаривал по телефону с какими-то старыми друзьями. Потом он выходил на кухню, выпивал без закуски стакан водки и разочарованно махал рукой:

– Надо же, как их всех жизнь искалечила.

Домашние молчали и на всякий случай согласно кивали головами, не решаясь объяснить живущему старыми понятиями главе семейства, что теперь его социальный статус ничуть не выше, чем у любого привокзального попрошайки.

Как-то в самом конце мая, после очередных телефонных переговоров, Батя вышел на кухню красный как рак и, привычно выпив стакан водки, негромко произнес:

– Значит так: будем считать, что никаких старых друзей у меня больше не осталось, поэтому бизнес будет исключительно семейный. Ты, Олег, завтра к восьми утра оденься по-походному – поедешь со мной в лес.

– Зачем? – хором спросили женщины, в глазах которых застрял тревожный вопрос: «А это не опасно?»

– Не пугайтесь, обычная прогулка в весенний лес, – неубедительно успокоил Батя жену и невестку. – Мы вам оттуда настоящего березового сока привезем.

Женщин такой нелепый ответ насторожил еще больше, но от дальнейших вопросов они благоразумно воздержались.

На следующее утро, едва выйдя из дома, Батя стал подробно расспрашивать Олега о Светлане и об их отношениях.

– Слушай, отец, – через полчаса не выдержал допроса Батырев-младший, – Света – моя жена. Мы знакомы с ней еще с института. Я не знаю, что тебе рассказала о ней мать, но у нас прекрасные отношения: мы до сих пор любим друг друга, что еще надо?

– Это конечно хорошо, – усмехнулся Батя, – но, мой личный опыт подсказывает, что и любовь и дружба очень часто заканчиваются там, где начинается бизнес.

– Какой такой личный опыт? Разве мать тебя когда-нибудь подставляла? – скептически спросил Олег.

– Я однажды видел, – жестко ответил Батя. – Видел, как сначала бизнес сломал любовь, а потом любовь сломала бизнес. Твоя мать никогда меня не подставляла, она ждала двенадцать лет, и я могу положиться на нее во всем. А ты на свою Свету?

Олег неопределенно пожал плечами. Мать, действительно, словно Пенелопа своего Одиссея, мужественно дожидалась сидевшего в лагере Батю, отгородившись от мира стеклянной стеной безразличия. Она регулярно писала ему пространные письма и за двенадцать лет не пропустила ни одного разрешенного свидания. Но почему нужно сравнивать ее и Свету? Какой вред Света может нанести еще не родившемуся семейному бизнесу?